Джеймс покивал. Он сразу же понял, почему здесь все усыпано ядом от гремлинов – в комнате повсюду стояли, лежали и висели на стенах различные механизмы – настоящая вкуснотища для этих мелких прожорливых вредителей. Механизмы были такими ржавыми, словно долгое время прозябали под дождем…
Комната не выглядела уютной – хотя чего еще ожидать от места, в котором давно не живут. Зеленоватую обойную ткань покрывал узор из ночных мотыльков, тут и там она отходила от стены, ковер казался настолько ветхим, что на него было страшно наступать – того и гляди рассыпется, громоздкая мебель темного дерева будто отрастала от стен, а кровать у окна… Глянув на нее, Джеймс сглотнул вставший в горле ком. У этой кровати были вовсе не ножки, а самые настоящие ноги – механические и похожие на паучьи. Прилечь или хотя бы присесть на нее желания не возникало, хотя с единственным стулом здесь все обстояло еще хуже – у него тоже были «паучьи» ноги, но, помимо этого, из разорванной обивки на сиденье торчали выбившиеся пружины.
Осматривая комнату, Джеймс вдруг отметил, что в ней кто-то есть. В углу, у большого гардероба, стояла высокая человеческая фигура, накрытая драным полотнищем. Фигура не шевелилась – в дырах проглядывали механические руки и фрагменты латунной головы. Погашенная лампа-глаз словно из-за ширмы подсматривала за новым постояльцем.
– Не беспокойтесь, – сказал Лемюэль, проследив за его взглядом, – этот механоид не работает. Отец так и не доделал его.
– Дядюшка рассказывал мне о Лазарусе Лемоне. Ваш отец был изобретателем?
Лемюэль кивнул. На его лице появились следы застарелой печали.
– Отец был помешан на механизмах. Он считал, что автоматон справится с работой лучше, чем живой аптекарь.
– Я слышал, что он… – неловко потупившись, сказал Джеймс, – и сам был… ну, вы понимаете… Он заменил почти все части своего тела механическими и…
– Я ведь сказал, что он был помешан на механизмах, – резко ответил Лемюэль. Было видно, что разговор об отце не доставляет ему удовольствия. – Лазарус Лемони хотел превратить аптеку в лавку по продаже механических протезов и говорил, что от них намного больше пользы, чем от человеческих конечностей.
Он кивнул на стоявшие у стены ящики, из которых торчали латунные руки и ноги.
– Я не слышал о кончине вашего отца, – сказал Джеймс. – Дядюшка Людвиг ничего об этом не говорил.
Лемюэль не ответил. Отвернувшись, он понуро произнес:
– Осторожнее с кроватью. У изголовья есть рычаг – его не трогайте, хотя… механизмы давно не смазывали, думаю, они все заржавели… Мы начнем ваше обучение утром. Ужин будет в восемь. А пока располагайтесь.
Лемюэль направился к двери. Остановившись на пороге, он обернулся и сказал:
– Я надеюсь, что все обойдется…
Джеймс нахмурился – ему совсем не понравилось, как это прозвучало.
– Обойдется? Вы о чем, Лемюэль?
– О моей предстоящей беседе с мадам Клопп, само собой.
Он кивнул и вышел за дверь. Джеймс остался в комнате один. Если не считать выключенного автоматона.
Глянув на механоида, он прошептал:
– Что-то мне кажется, Лемюэль говорил вовсе не о беседе с мадам Клопп. Как считаешь?
Автоматон, разумеется, промолчал…
…Часы на столе едва слышно тикали. Судя по всему, этот прибор на витых ножках, с лакированным корпусом, резными стрелками и двумя двигающимися навстречу маятниками был в комнате единственным механизмом, который работал.
За окном уже почти стемнело. Когда мимо аптеки пролязгал очередной трамвай, стекла зазвенели, а потом все снова стихло.
Джеймс сидел на краю кровати и придирчиво разглядывал свои уши в маленькое круглое зеркальце. Он распрямил и поднял верхний край правого уха, но оно тут же провисло.
Вздохнув, он спрятал зеркальце в карман и снова окинул взглядом комнату, которую ему выделили. Тусклый свет керосиновой лампы вырывал из полутьмы очертания механизмов в ящиках и на полках шкафов, а еще он создавал причудливую иллюзию: огонек на фитиле чуть подрагивал, и казалось, что ночные мотыльки на стенах шевелятся.
Судя по всему, где-то на этаже открылась дверь, и забравшийся в комнату сквозняк зашуршал страницами раскрытой книги, лежавшей на столе.
Джеймс поднялся и подошел к столу. Взяв ветхий томик в темно-красной обложке с едва читаемым названием