Тайны старой аптеки

Непроизвольно Джеймс поднял руку и помахал констеблю. Тот не ответил, да и вообще никак не отреагировал, продолжая сверлить молодого человека взглядом.

– Что ему от меня надо? – пробормотал Джеймс, и тут до него донесся крик:

– Ты смерти моей хочешь?!

Он вздрогнул и обернулся: судя по всему, вопила немолодая женщина, и Джеймс сразу же понял, кому принадлежит этот режущий уши, каркающий голос.

Снова глянув в окно, он с удивлением понял, что констебля Тромпера внизу больше не было, словно туман полностью его сожрал.

– Это неприемлемо! – каркнули снова. – Недопустимо!

Джеймс спрятал Пуговку под кровать и направился к двери. Приоткрыв ее, выглянул в коридор. Крики доносились из ближайшей к лестнице, которая вела на третий этаж, комнаты.

Молодой человек осторожно вышел в коридор. Дверь комнаты у лестницы была приоткрыта, на ковровую дорожку тек грязно-бурый свет. На цыпочках подкравшись к двери, Джеймс вжался в стену и превратился в слух.

– Не буду я принимать никакие пилюли, Лемюэль! – вопила старуха. – Я знаю, что ты пытаешься сделать! Задобрить меня не выйдет!

– Но, мадам…

– Я уже сказала! Никаких неожиданно появившихся на пороге кузенов! Ты сам знаешь почему!

Лемюэль продолжал увещевать:

– Но он ведь только приехал и никого здесь не знает. Вы же читали метеорологическую сводку. На днях обещают туманный шквал. Мы не можем выдворить его на улицу накануне туманного шквала!

– Прекрасно можем! – заявила старуха. – Мой добрый друг, господин Жибер, владеет меблированными комнатами – твой этот кузен незваный вполне может отправиться туда. Господин Жибер будет рад очередному крысюку с чемоданом. Он вообще очень гостеприимный и душевный человек.

– Мадам, если бы вы показали мне письмо, когда оно пришло…

– Не смей меня винить, Лемюэль! – каркнула старуха.

– Мадам, но мы не можем допустить, чтобы одну из семейных аптек продали конкуренту. Только представьте, если бы Медоуз заграбастал «Горькую Пилюлю»…

– Кто знает, может, он и превратил бы эту дыру в нечто приемлемое.

– Вы ведь не серьезно, мадам!

Старуха издала что-то нечленораздельное, после чего уже внятно добавила:

– Твой кузен знает, чем ты занимаешься по ночам?

– Нет, мадам, но…

– А как же Хелен? Ты подумал о бедняжке?

– Я предупредил Джеймса, – ответил Лемюэль. – Он знает о правилах…

– Ты болван, Лемюэль! Подумать только! Из-за твоей слабохарактерности мы рискуем…

Лемюэль что-то быстро зашептал, и Джеймс, как ни вслушивался, не смог разобрать ни слова.

– Надейся, что все будет так, как ты говоришь, Лемюэль, – все еще раздраженно проворчала старуха, когда аптекарь договорил, но было ясно: то, что сказал аптекарь, ее если не убедило, то как минимум успокоило. – Следи за ним. Не спускай с него глаз. Столько хлопот ты на меня взвалил! Ты меня очень огорчил, Лемюэль.

– Я знаю, мадам.

Скрипнули половицы – судя по всему, аптекарь направился к двери.

– Не так быстро, Лемюэль! – прикрикнула старуха. – Где мои пилюли для хорошего настроения?! Давай их сюда! И на этот раз двумя ты не отделаешься!..

…В восемь часов вечера мадам Клопп принесла ужин. Чем-то похожая на старый предмет мебели в чехле, она зашла в комнату Джеймса, держа в руках поднос, на котором стояла исходящая бурым паром тарелка (на тарелке что-то извивалось), рядом с ней стояли зеленое яйцо на подставке и чашка с чем-то, что явно пытались выдать за чай. Также в ужин входила пара корок хлеба, с виду таких сухих, что и волчий капкан обломал бы на них свои зубчики.

– Вкуснейший и наваристейший ужин для милого родственничка, которого мы так ждали, – проскрипела старуха, поставив поднос на комод.

– Бла… благодарю, мадам, – запинаясь, ответил Джеймс. Рядом с тещей аптекаря он чувствовал себя ребенком, которого вот-вот выпорют. И все же, кивнув на поднос, он решился уточнить: – А что это?

Джеймс с тревогой оценил то, что плавало в тарелке: извивающиеся стручки походили на коричневых червей.

– Это печеные шелкопряды. По рецепту моей матушки. Они скоро прекратят шевелиться.

Старуха с явным удовольствием уставилась на Джеймса, ожидая, что тот поморщится, но кузен Лемюэля держался как только мог.

– Выглядит и правда вкусно, – солгал Джеймс.

– Что за вздор! Вкус – это не то, что ощущают глазами!

Мадам Клопп полностью соответствовала тому, как Джеймс ее себе представлял: это была сгорбленная пожилая женщина в выцветшем полосатом платье и длинной, почти до самого пола, вязаной шали. Ее взлохмаченные седые волосы выглядели так, будто их собрали из пакли; в них застряла дохлая муха. Крючковатый нос старухи походил на птичий клюв, толстый слой пудры не мог скрыть серость кожи и глубокие морщины. Из острого подбородка торчало два уродливых волоска, а из-под тяжелых сморщенных век выглядывали злые глаза, затянутые тонкой блёклой поволокой.

Но самым отвратительным и пугающим в мадам Клопп была ее неестественная натянутая, будто бы воротом, улыбка, обнажающая кривые коричневые зубы.