Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

По воспоминаниям Мирова, Ника очень тяжело переживала, что больше не пишет. «Нельзя говорить про красивую девушку, что она “мужественный человек”, – заметил он, – но Ника вела себя именно так и никогда не устраивала истерик по этому поводу. Она понимала, что это беда и что с ней надо бороться».

Был один весьма интересный момент. «Ника обычно читала очень много, – рассказывает Миров, – она была начитанным и образованным человеком. Никакого бескультурья, упаси Бог, не было. Но все-таки у каждого из нас есть какие-то вакуумы. Я ей открыл Семена Кирсанова[230]. Дело в том, что у Кирсанова есть одно стихотворение, которое никогда и нигде не публиковалось. Я его услышал от вдовы поэта[231], но поручиться за точность не могу, так как более 30 лет храню его в памяти, причем, Люси2 мне его тоже читала по памяти, а ей читал по памяти сам Кирсанов через 20 лет после написания. Поэтому в текст могут вкрасться ошибки. Лично я очень сомневаюсь в самой первой строчке. Называется стихотворение “Посвящение Франции. 1940”.

Прекрасная мраморнотелая
И вся летящая, как Ни́ке[232]

.Победа будет очень белая,
Как первые страницы книги.

Прекрасная мраморнотелая,

Как и положено Богине.
Победа будет очень белая,
Как мать, скорбящая о сыне.

И будут руки огрубелые,

Рубцами сдвинутые брови…
Победа будет очень белая
От ран и от потери крови.

Я прочел это стихотворение Нике. “Это кто написал?” – спросила она. “Кирсанов”. – “А где можно его прочесть?” – “Нигде, мне рассказала его вдова”. – “И оно нигде не издано? ” Я ей дал почитать свой четырехтомник Кирсанова, и она просто не отрывалась от него несколько дней”».

Теперь моя очередь удивить Мирова, а вместе с ним и читателей. Очевидно, Ника под впечатлением от услышанного стихотворения записала то, что запомнила. Эта запись была обнаружена среди ее бумаг после гибели и впоследствии передана мне Майей и Карповой для включения в раздел «Неопубликованные стихи» книги «Чтобы не забыть», из которой оно перекочевало в книгу «Стала рисовать свою судьбу…». Привожу это не принадлежащее Нике четверостишие: «Прекрасно мраморное тело, / И вся летящая, как Ника, / Победа будет очень белой, / Как первая страница книги».

Может, Ника правильно запомнила первую строчку стихотворения, в которой сомневался Миров?

Сергей Миров – человек публичный. Пойти куда-нибудь вместе с непредсказуемой Никой – безусловный риск, в чем он убедился, взяв ее в Останкино на известную тогда передачу «Брейн-ринг», где она, будучи подшофе, шокировала публику. Рассказывает Минина: «Миров взял с собой Нику напрасно. Она там напилась и, вроде, с лестницы упала. Что она умела в совершенстве делать – это фейерверки. Никогда никакие правила приличия не интересовали ее в принципе. Ею двигало желание разрушить порядок. Вот все идут вдоль, а я – поперек. Я спросила у нее: “Зачем ты это сделала?” – “А что, – говорит Ника, – они там все такие приличные, что у меня прямо сил никаких не было это видеть”». В общем «все говны».

Сергей Геннадьевич рассказал и о потрясающей реакции Анны Саед-Шах[233], с которой он издавал газету «Среда» при «Вечерней Москве»: «Там, в редакции, сказали, что есть возможность поехать на выходные в пансионат по профсоюзным путевкам. Спросили: “Поедешь?” – “Поеду, а что?” – “Один или кого-то возьмешь? У нас там девочки будут”. – “Ну, возьму”. – “А кого?” – “Наверное, Нику Турбину возьму”. Аня сделала большие глаза, закурила, села, помолчала и сказала совершенно гениальное: “Ну, ты нашел себя удивить!”».

На мой взгляд, Миров очень точно, быть может, точнее всех сформулировал принцип, которым Ника руководствовалась при общении с людьми: «Я называю это так: полюбите меня черненькую – беленькую меня всякий полюбит. Как только появлялось то, за что можно было зацепиться, Ника тут же проявляла себя в самом, каком только возможно, дерьме и смотрела на реакцию: “Ну, как?” На вшивость, что говорится, проверяла. Я приводил ее в дом многих своих друзей, и везде она начинала вести себя неприлично, так, что второй раз идти с ней туда было нельзя. Везде практически демонстративно, даже не потому, что не могла удержаться, она напивалась. Нет, это был не шантаж, а вроде того: “Ник, ты что это вчера?” – “А что? Я так хотела, я так себя чувствовала”. – “Извиниться не хочешь?” – “За что?”»