Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Мнение Старчика я передал Ольге Самолевской, снявшей в 1985 году один из лучших фильмов с участием Ники Турбиной «Я себя спрашиваю». У Ольги Иозефовны[263] на этот счет позиция абсолютно четкая. По ее словам, «у Майи был комплекс возмездия, ей хотелось отомстить всем тем, кто ее не признавали в литературном мире и возвращали ее стихи, не считая их достойными публикации. И она нашла выход, дав те же самые стихи своему ребенку. И не ошиблась – эффект превзошел все ожидания. Но сие было временно, ибо силы ребенка не бесконечны. Его сначала надломили как духовно, так и физически, и потом поломали совсем». А поломанная игрушка-Никушка никому не нужна, даже родным, увидевшим, что больше ни копейки она им не принесет. Более того – будет еще просить деньги, которых у них и так в обрез.

Я обратил внимание Самолевской на то, что Старчик утверждал, будто Майя писала некоторые стихи, на что Самолевская заметила: «Он же не мог слышать все ее стихи». Я спросил: «А что, Майя могла написать 300 стихов до Ники?» – «А почему до Ники? И при Нике тоже. Зная ее характер и сволочизм. Свои стихи она носила в “Юность”, еще куда-то, но ей их всюду возвращали, потому что взрослый человек удивить ими не мог. А вот ребенок удивил, да еще как! Это все знает и Светлана Соложенкина, она меня привела к Луговской, которая сказала, что стихи Ники написала Майя еще до рождения дочери, когда жила в Москве. Луговская слышала их от нее, в то время юной абитуриентки. Когда Майя почувствовала, что реализоваться не сможет, она отдала их Нике». Естественно, не просто отдала, а придумала, как сделать, чтобы Ника поверила, что эти стихи ее.

«Я пришла к Луговской, – вспоминает Самолевская, – когда от нее только что вышел Андрей Вознесенский, оставивший свою книгу стихов с дарственной надписью: “Майе – торжественно” и в конце поставил знак бесконечности. На полу у Луговской лежали незаконченные картины. Она была своего рода творческим фонтаном. В разговоре Луговская камня на камне не оставила от Майи Никаноркиной, сказав, что та привыкла врать и занималась явной дрессурой Ники.

Кстати, такая модель продолжает действовать. Однажды я была на шоу Матвея Ганапольского[264], посвященном ранним талантам. Там были певица Алина Гроссу, работавшая с шести лет на профессиональной сцене, и ее мама, такая же бездельница, как Майя. Алину представляли как певицу-вундеркинда. Ситуация, по сравнению с Никой, отличалась лишь в том, что папа Алины был бизнесменом и финансировал миф о сверходаренной дочери. Ну и, конечно, не обошлось без дрессуры девочки мамой».

Замечу, что все, с кем я встречался или беседовал по телефону, высказывали свои мнения независимо друг от друга. Тем ценней они были, когда повторялись, но дважды ценней, если дополняли мнения предыдущих собеседников. Именно так и получилось в разговоре со Светланой Соложенкиной. По ее словам, когда Майя с Никой жили у Луговской, последняя видела своего рода лабораторию по написанию стихов. Майя буквально заставляла Нику их писать. «Она возьмет, – рассказывает Светлана Львовна, – что-то там чирикнет, а Майя брала и дописывала. Девочка пошла, видимо, в мать – необычная и не без способностей, но это было еще зернышко. Поначалу, может, одну-две строчки придумает, а в основном Майя шпарила. Потом заставляла Нику выучить это наизусть, натаскивала ее и дрессировала, как породистого щенка. Луговскую вся эта закулисная сторона просто угнетала. Она говорила Майе: “Ну, что ты делаешь, зачем так ребенка напрягаешь?” – а та в ответ: ”Ничего, ничего, у нее хорошая память”. Это было только начало, и Ника была слишком мала. Потом, возможно, она и сама выбралась на простор, но этого я уже не знаю. А то, что Майя нагнетала ситуацию, – это правда. Я не сомневаюсь в правдивости Луговской, она говорила то, что видела, причем не всем подряд, а мне вот сказала. Ее крайне покоробило увиденное. Поэтому Луговская не верила стихам Ники и говорила, что Майя с ней занималась дрессурой. А уж попало ли зерно на благодатную почву или нет – знает только Бог. Хотя что-то Никино, безусловно, было. Но много было и такого, что мешало ей не только писать, но и жить».