Тайны Звенящих холмов

Старуха, тряся седыми косами с вплетёнными в них стеблями травы-колюки – от куриной слепоты, проворно срезала с жаркого дошедшие куски и в глиняной миске подала на дубовую чушку, заменяющую стол.

Верник, в свою очередь, вынул из котомки ржаную краюху, флягу медовой настойки, варёную репу, несколько головок чеснока.

Искусеви сунул старухе в руки тяжеленного сома, пойманного накануне:

– На-ка, добрая женщина, запеки нам в углях.

Все расселись лицом к Швибе, а мокрыми спинами к огню и принялись за еду.

В крошечных окнах из бычьего пузыря померк дневной свет, ватага утомлённых волокуш, шумно потрапезничав, улеглась спать, старуха потащила на двор кости, кормить собак, Швиба не терпящим возражения голосом предложил Рагдаю шахматный кон и теперь, скрипя зубами и дёргая из бороды седые волосины, раздумывал над клетчатым полем, хаотично уставленным зубами разного зверья вместо фигур.

Рагдай перебрасывал из ладони в ладонь несколько выигранных костяшек и время от времени нащупывал чёрную пластину с загадочными письменами у себя за пазухой.

Вишена с Эйнаром и Верником вышли во двор, продышаться от дыма и смрада гостевой избы. Они, привалившись разогретыми спинами к растрескавшимся брёвнам, расслабленно наблюдали, как зажигаются звёзды, как облака пытаются заслонить лунный серп, а он словно режет их острыми краями и норовит выйти из-за их цепочек.

– Первый день пути, который заканчивается в покое, – сказал Верник, ковыряя щепочкой в зубах. – В Игочеве возьмём челн и к исходу следующего дня будем в Урочище Стуга.

– А что там, в Урочище? – сонно спросил Эйнар, наблюдая, как собаки бегают друг от друга с костями в зубах.

– В том месте, где река у заброшенных городищ делает излучину, левый берег очень высокий и весь изрезан оврагами. В самой излучине множество озер-долгунцов, оставшихся от паводка, а на высоком берегу растёт сосновый бор. За этими высотами идут поля, которые, понижаясь, утыкаются в непроходимые болота. – Верник присел на корточки и начал что-то вычерчивать щепкой на земле. – Вот, гляди, в самой середине эти высоты режет глубокий и широкий овраг. На самом высоком его склоне растёт стародавний дуб. Рагдай говорил, что бурундеи называют его Перунов Перст. В грозу в него и вокруг молнии бьют так часто и плотно, как струи ливня, а тучи задевают его умершие ветви. В самом широком месте оврага, который и есть Урочище Стуга, есть каменный холм, который, говорят, сложили арины, пришедшие с севера и ушедшие за южные горы. Давным-давно, в те времена, когда ещё не было Полтеска, Старой Ладоги, Куява, а стребляне, бурундеи и дедичи были одним народом и не знали железа.

– А какая она, Мать Матерей? – снова спросил Эйнар, чувствуя, что засыпает.

– Да, странно, клянусь Перуном, никто не может точно сказать… – Верник осёкся на полуслове, а Вишена судорожно скользнул рукой по своему боку, на котором должен был висеть меч, оставленный теперь у очага.

На двор влетел до боли знакомый варяг с обнажённым мечом.

– Это покойный Кречун! И те двое, что с ним ходили! – послышались крики в темноте.

– Это же Гельмгольд! Клянусь всеми богами! Гуттбранн тут! – Вишена хотел было броситься в дом, но, раздумав, подхватил с земли жердь и, со свистом провернув её перед собой, выступил впереди, прикрывая безоружных спутников.

Но Гельмгольд их даже не заметил. Варяг из дружины Гуттбранна добежал до противоположной стороны тына и проворно, как перепуганная кошка, взлетел над частоколом.

Через мгновение он уже пропал в темноте.

И тогда во двор неестественно быстрой и монотонной походкой вошли трое.

Тот, что шёл чуть впереди, был в остатках некогда роскошного шёлкового плаща и кольчуге, которая на груди была разорвана, словно холст ударом медвежьей лапы, а все металлические кольца были спёкшимися и при каждом движении издавали скрежет, как будто мельничные жернова перемалывали кремнёвый песок.

Его спутники, одинакового роста, с каменными, ничего не выражающими лицами, шли следом, не спуская глаз с его затылка.

Когда эта троица, не обращая внимания на готового к борьбе Вишену и его ошарашенных путников, вошла в избу, там уже всё было вверх дном. Все похватали мечи и топоры и метались, спросонья ничего не соображая.

В грохоте опрокидывающихся лавок, бьющихся горшков и бряцающего оружия раздался вдруг отчётливый холодный голос того, кого называли Кречун:

– Вон тот, тот и этот. Они меня предали. Суга, Зилота, Радун. Убить их. Зерракт! Выполнять!

– Стража, взять их, именем князя! – заревел Швиба, проталкиваясь к Кречуну и потрясая булавой.

Прежде чем несколько бурундеев смогли занести копья, спутники Кречуна распотрошили короткими зазубренными ножами тех, на кого им было указано.

В одно мгновение всё вокруг – стены, земляной пол, дерюжный потолок – было забрызгано кровью.

Крик убитых, леденящий, пронизывающий насквозь, ещё висел в воздухе, когда пришельцы снова были в проёме двери.

Один из бурундеев со всей силы ударил острогой в спину Кречуна.

Лязгнул металл о металл.

Кречун упал было, но, шатаясь, поднялся.

Бурундеи снова ударили его копьём.

В грудь.