Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Местом содержания барона был выбран Саввино-Сторожевский монастырь, откуда уже в ноябре того же года отрапортовали, что узник совершенно вылечился. В ответ из Петербурга последовало указание направить в монастырь для освидетельствования двух чиновников, что также было нарушением обычной процедуры, при которой вылечившегося безумца освидетельствовали в Москве или Петербурге. Съездившие в монастырь чиновники доложили, что Шафиров по-прежнему «находитца в несостоянии ума своего». Барон жаловался им, что умирает от голода, что настоятель не пускает его в свою баню, а велит ходить в «братскую», из‑за чего он весь чешется, причем, задрав рубаху, продемонстрировал, как он это делает. Во время службы в церкви Шафиров истово крестился, а после поинтересовался у своих посетителей, пожалованы ли А. И. и П. И. Шуваловым «голубые ленты» (то есть ордена Андрея Первозванного), заметив при этом, что его собственные заслуги значительно выше.

Последний документ дела — опись имущества, находившегося в доме Шафирова: несколько обветшалых предметов мебели, довольно примитивная посуда, несколько книг и картин, пара карет и других повозок (некоторые из них без колес) и лишь одно золотое колечко. Опись была составлена в феврале 1753 года, и, судя по данному документу, владельца этого скарба к этому времени уже не было в живых, следовательно, он скончался в конце 1752 — начале 1753 года.

Чем примечательно дело Шафирова помимо того, что оно уточняет известные биографические сведения одного из второстепенных персонажей XVIII столетия? Прежде всего оно демонстрирует, как решались подобные дела, когда речь шла о человеке знатном и лично известном монаршей особе. Ни административные, ни полицейские органы не имели полномочий самостоятельно принимать решение о его судьбе. Как и в истории застрелившегося в 1750 году генерал-майора С. А. Шепелева[399], законы и устоявшиеся практики в этом случае не действовали, и все зависело от монаршей воли, которая во многом определялась личным отношением к конкретному человеку. Второе, на что стоит обратить внимание, это функционирование выражения «слово и дело». Оно внушало экзистенциальный ужас, живший в подсознании едва ли не каждого россиянина того времени, — то, что Е. В. Анисимов назвал «государственным страхом»[400]. Словосочетание «слово и дело» было под запретом, его нельзя было произносить, но в состоянии безумия или опьянения подсознание часто выпихивало эти слова наружу, заставляя человека потом оправдываться тем, что произнес он их в бессознательном состоянии. Как все запретное, выражение «слово и дело государево» было манящим, соблазнительным. Оно обладало магической силой, было сопряжено с властью, таило в себе возможности, могло быть использовано как оружие, как средство достижения каких-то целей. Произносящий это словосочетание мгновенно превращался в государственного человека; с этого момента власть не могла им не заинтересоваться, не обратить на него внимания, он становился для нее важен. Такова, как можно предположить, была и природа одержимости «словом и делом» Исайи Шафирова, за четверть века до этого испытавшего на себе силу репрессивной машины государства, когда он вместе с отцом был отправлен в ссылку и лишен средств к существованию. В 1739 году за участие в составлении подложного завещания Екатерины I был казнен его зять, князь Сергей Григорьевич Долгоруков. Сам же Шафиров, вновь отстраненный от службы и таким образом выключенный из привычной среды, с помощью этого магического выражения пытался доказать, что он по-прежнему «в деле», что его личность все также значима и важна.

Глава 10 Записки сумасшедшего XVIII века

Графомания (греч. graphe + mania — влечение, страсть, безумие) — патологическая страсть к многописательству, большей частью банальному или даже бессмысленному по содержанию, иногда весьма претенциозному… Возникает по разным причинам, одной из самых частых среди которых является, по-видимому, гиперкомпенсация комплекса неполноценности.

В. А. Жмуров «Большая энциклопедия по психиатрии»