Тайные безумцы Российской империи XVIII века

В 1783 году Вяземскому доложили, что Подошин по-прежнему в «поведении непорядочном» и у него найдены какие-то «письма и пропуски». Действительно, было обнаружено послание Подошина некоему Аркадию Васильевичу, в котором Иван писал, что у него накопился компромат на «варваров и тиранов», которые его мучили и держали под арестом, а также что у него много высокопоставленных приятелей, среди которых Василий Алексеевич Чертков, Семен Григорьевич Гурьев, Петр Абрамович Текелли и Яков Васильевич Ельчанинов. Последний, по словам Подошина, «в ту же самую пору помер, как услышал, что я взят у короля польскаго в арест». По высочайшему повелению было указано оставить Ивана в смирительном доме еще на год и предупредить, что если не исправится, то будет послан на каторгу. Не уследивший за ним смотритель смирительного дома был снят с должности.

Угроза императрицы, однако, не была приведена в действие. В 1784 году из смирительного дома сообщили, что Подошин сказал караульному солдату, что когда его освободят и отправят в Тулу[435], то он вернется в Петербург, а оттуда «отправится тайным образом к турецкому султану, чтоб определиться в его службу и в отечество никогда не возвращаться». В этих словах можно было бы усмотреть намек на государственную измену, но на это последовал лишь высочайше конфирмованный приговор Вяземского оставить Подошина в смирительном доме, пока не исправится[436]. На этом сведения о судьбе Ивана Подошина обрываются.

Как можно видеть, приговор самозванному генерал-майору оказался относительно мягким. С учетом его возраста власти еще надеялись на его исправление. И это при том, что по Артикулу воинскому даже просто использование фальшивого имени подлежало наказанию отсечением двух пальцев и каторжными работами. Возможно, похождения Подошина показались Вяземскому забавными, а сам молодой человек вызвал симпатию и жалость. С другой стороны, в его поступках и намерениях не было ничего, что угрожало бы государственной безопасности, и генерал-прокурор с другими сотрудниками Тайной экспедиции, вероятно, лишь посмеивались над наивностью тех, кто поверил, что двадцатилетний юноша может быть генералом[437]. При этом в тексте вынесенного Подошину приговора нет и намека на его сумасшествие, хотя он, без сомнения, обладал «горячим воображением»[438], а арест, допросы, заключение и пребывание в смирительном доме могли не лучшим образом сказаться на его душевном здоровье.

Итак, молодой человек, по-видимому, родился в Солигаличе — городе, который в XVI–XVII веках был важнейшим центром соляной добычи, но к середине XVIII столетия из‑за роста конкуренции и введения казенной монополии на соль потерял свое значение. Во второй половине века многие мужчины потянулись из Солигалича на заработки в большие города и прежде всего в Петербург. Вероятно, среди них был отец или старший брат Ивана, взявший с собой тринадцатилетнего мальчика. Попав в столицу, где он стал сидельцем в купеческих лавках, по натуре деятельный и предприимчивый юноша проникся духом авантюризма, обзавелся полезными знакомствами и решил пуститься на поиски счастья. Стоит обратить внимание на то, что знакомства Подошина не ограничивались лишь тремя не названными по имени отставными капитанами. Челобитную для него писали некие «знакомые при дворе», а со своей возлюбленной он познакомился в доме князя Щербатова. В последнем обстоятельстве нет ничего удивительного: в XVIII веке в доме богатого вельможи, помимо семьи и многочисленной прислуги, как правило, жили разнообразные приживалы, близкие и дальние родственники, знакомые и просто приезжие, снимавшие за плату комнату или угол. Попавший на обед к князю Вяземскому Сытин упоминает «стоявших» в доме генерал-прокурора, однодворец Щетинин жил в московском доме князя Касаткина-Ростовского, а портной Крон — в доме статского советника Набокова. Уже просидев пару лет в смирительном доме, Подошин в качестве своих приятелей назвал четырех генералов, причем проявил удивительную осведомленность о судьбе Ельчанинова, умершего в 1781 году, когда сам Иван уже был под арестом, что вновь возвращает нас к вопросу о том, как распространялась в то время информация.