— Нет, малыши, я не предпочитаю никого. Да, Филипп, я отдаю тебе вторники, а тебе, Ришар, четверги, так неделя пролетает быстрее — вот и все.
В этом-то весь секрет: скорее уж пищеварительный аппарат срастется с остальным организмом или я покину собственное тело, нежели откажусь от удовольствия.
Филипп обладает талантом вкладывать в любые свои слова завуалированный упрек, хотя мы с ним постоянно изнемогаем от усталости.
Филипп:
— Те, кто заслуживает почестей, избегают их, а те, кто их получает, недостойны этого, так что они в сущности не получают ничего. Они заслуживают лишь тумаков. Удовольствие встречается столь же редко, как и любовь. Оно требует слишком много заботы и отречения. Ах, комедия удовольствия! Лишь подобие, но все же необходимо познать его!
5 марта 1947 г.
Встал в 4. Сразу сел за рабочий стол. Как только достигаешь границ радости и боли, почти тотчас же гибнешь, не в силах там освоиться. Например, вчера после обеда, когда я думал лишь о том, что последует за ним, еще раз пережил обмен ласками, казалось, обоюдно приятными, но затем вновь очутился в Аду, словно Элиза поставила перед собой задачу — наказывать меня за все мои удовольствия.
Конечно, эти ужасные
Памятник из моих костей был так поврежден последними бурями, что порой мне чудится, будто он дрожит.
13 марта
Неужели под моими окнами плещутся флаги?
Да нет же, это крылья моих сизарей.
В ожидании:
— Счастье не бывает долгим.
Нескончаемый обед, за которым П. Л. Сказал, что я навсегда останусь милым человеком, несмотря ни на что.
Жан П.:
— Как будто в сердце стучит черное крыло.
Сразу по окончании обеда я жду его в этой голой, темной и тесной комнате.
Кого? Ришара или Филиппа?
То был Филипп — красивый, в восхитительной тональности. Нежный и сильный, по моему желанию вдруг становящийся зверем. Зверь — оптимальный вариант для того, чем мы должны заняться.
Этот актер живет так, словно играет в театре, хоть и не знает, чья пьеса, и даже отдаленно не догадывается, что я за персонаж. Время от времени он импровизирует. Я не подсказываю реплики, а
Например, спрашиваю, понимал и говорил ли он на том же языке, на котором общается со мной.
— Нет, — признается он, — это впервые.
Тогда я предлагаю ему окружать друг друга таким любезным вниманием, словно мы — два божества. В миг чисто плотского блаженства его глаза наполняются слезами, ноздри белеют, а губы вновь кривятся и зеленеют. Неужели именно я создаю это внезапное температурное воздействие? Все выверено: у меня в руках его лицо превращается в бронзовую маску.
Глупость Филиппа никогда не бывает в тягость, это глупость конюха. Она добавляет к его неотесанности мягкость, как раз необходимую для того, чтобы никогда не ощущать грубости: между нами словно стекает расплавленное ореховое масло.
Я не в силах описать ту скромную предупредительность, то заботливое смирение, с какими он унижает меня: примерно так же палачи на полотнах Эль-Греко поклоняются конечностям, которые они должны ранить и истязать, или жокеи на манеже стегают оседланного скакуна, благодаря своей цене и изяществу становящегося в их глазах чуть ли не священным животным.
Он имеет меня только на коленях, и я обхватываю его ногами за шею. Поэтому лицо его остается открытым, а веки опущены вплоть до того момента, когда счастье охватывает нас обоих.
Тогда он широко открывает глаза — большие большие барвинковые глаза, чья нежность в тот миг еще острее, поскольку рот жестоко сминается, втягиваясь внутрь, будто еще живая устрица, побеспокоенная в своем логове. Затем мне достаточно сказать ему об этом взгляде и гримасе, чтобы он улыбнулся, но так улыбаются только спящие животные, окликнутые посреди сладострастного сна.
17 марта 1947 г., 5 часов утра
Изучая летопись своих побед, я смущаюсь и конфужусь. Уж не знаю — искушенней я или же униженней? Сколько сил, столько и слабостей.
Сладострастие затрагивает меня в той же степени, в какой напоминает религиозную трагедию, пробуждающую все силы бездн и Небес.
Только посредством него переживаем мы таинства мифологии, и каждый в полной мере воплощает многочисленные собственные метаморфозы.
Ждать любимого — какая отрада! Как вознаградить его за все страдания? Любовь, жизнь, мое Древо — его цветок и плод одаривает меня нагим. Все унижения, которым я подвергаюсь на этом пути, все опасности — не в счет. Какое счастье — топтать, попирать свою гордость, словно ковер, дабы воссоединиться с тобой в этой конуре, в глубине сырой пещеры, где перепутываются наши корни. Ах, если б ты знал, с какой высоты я спускаюсь в эту постыдную теснину, по которой ты пройдешь, а я последую за тобой, и ты овладеешь мною меж двух стен — каждодневных свидетельниц подобных аутодафе!
О, только бы не потерять сознание, пока не увижу, как ты, Филипп, бледный от страсти, снова приходишь ко мне на свидание.