Тайные письмена (сборник)

Он изнемог за три четверти часа и ушел, пробормотав, чтобы я больше не приходил.

Когда я опоздал на час, его уже не было. И вот, брошенный, я грущу. Какое заблуждение — поверить, что это будет продолжаться до бесконечности! Ришар, Филипп — лишь демиурги, мифы, видения.

Карлик

Восемь дней. Он появляется вновь. Я исцеловал каждый сантиметр его тела, но, как только он дал тягу, почему-то попросил, чтобы мне прислали другого. Если б он только знал! Единственное мое оправдание — упоение чувств, в котором он меня оставляет. Я уже не могу удовлетвориться всем. Мне нужно еще больше. Осторожно! Именно по такому головокружению и таким требованиям я догадываюсь, что, не удовлетворяясь более ничем, я вернусь к Мудрости. Тиресий колеблется между своими двумя ликами.

Ну и пусть. Я был счастлив один час. Что ж, когда его нет рядом, Земля становится для меня могилой! Если я чую за своей головой теплое дыхание живого существа — это праздник! И наверное, то был не Ришар и не Филипп, неважно кто: какой-то мохнатый приземистый зверек с короткими лапами, но при этом милый, гибкий, ласковый, с горящим взором и влажными губами, послушный, сильный и милостивый!

Ничто так безраздельно не излечивает от всего (и это магия), ничто так не сводит все внутри и снаружи вас к нулю, как неверность.

Неверность — это еще и верность небытия небытию.

Если Чудо мог совершить любой, какую роль играл при этом Ришар и какая роль отводилась Филиппу? Чары пребывали только во мне — в моем воображении, облекавшем ими обоих.

Тогда почему бы не остаться одному? Сам по себе я стою всех вместе взятых, ведь незаменимых нет и все — лишь Другой, взаимозаменяемый до бесконечности.

Мне сказали:

— Под всеми обличьями ты любишь одного и того же.

Но кто он?

В сладострастии, как и везде, ты пребываешь наедине со своей Мечтой. Филипп, Ришар — лишь воплощения твоего Двойника, с которым ты совокупляешься в поисках идентичности.

Я почти напился, но управляющий проявил большое остроумие. Он показал издалека высокого мальчика, пообещал, что пришлет его ко мне, и, углубившись в пальмовый лес, где должна была состояться встреча, я увидел Карлика в широкополой шляпе, с зонтиком под мышкой. Когда он снял шляпу, перчатки и остальное, я не был разочарован. Неужели так подействовали эти гигантские зеленые растения — точь-в-точь как в джунглях? Карлик разделся догола: весь заросший волосами. На груди и от коленей до пояса кожи вообще не видно, словно у гориллы или пса. Голос походил на глухое хрюканье, и Карлик тотчас принялся ползать на четвереньках — точнее, на пяти лапах. Я никогда еще не приходил на свидание со зверем, который был настолько человечен, и с человеком, так сильно напоминавшим животное. Ягодицы скрывались под черной шерстью, точно под шелковой юбкой, утолщавшейся на складках и в промежности — спереди и сзади, так что яички, крепкие и сросшиеся с телом, становились заметными лишь при определенных движениях, а член раскачивался гусарской саблей.

У. сказал мне:

— Я пришлю к вам Жоржа.

Но когда уже под деревьями я спросил Карлика, как его зовут, он ответил:

— Поль.

«Ошибка», — подумал я, но Поль выполнил обязанности Ришара и Филиппа ничуть не хуже, чем сделал бы Жорж на его месте. Итак, для счастья мне не нужен никто. В сущности, подошел бы любой. Какое оскорбление для моего сердца, для чувства, которое я считал посвященным лишь одному. Прощай, потребность! Под множеством обличий я любил Мужчину.

Теперь я знаю, что такое Сатир — эти меховые штанишки, этот бородатый зад! Когда он бросился на меня, ему пришлось снять естественную набедренную повязку, и, получая удовольствие, он одновременно мечтал о других, видимо, жалея лишь о том, что не способен испытать все сразу, и даже не смотрел на меня, точно имел дело с машиной.

Зайдя вчера к Жану Бежу, я сказал лакею, который встречает меня каждый четверг, — сказал, полагая, что он возмущен:

— Ах, Уильям, какое же я чудовище!

— Это вы-то, сударь? Если бы на свете обитали только такие чудовища, как вы, то здесь еще можно было бы жить! Пасифая. — Теперь я знаю, что такое Бык, Корова, Минос, вся его семья и лабиринт (он не только в ушах, но и во всем теле).

Нить Ариадны разматывается, скользит, завязывается узлом и забавляется в наших внутренностях.

Ну и ладно.

Я не знаю, что творится в моем животе: что-то приятно подпольное, опасное и мертвое для меня (тем лучше!), и не знаю, что во мне зарождается — нечто бесконечно чудовищное.

Весь свой жизненный интерес я сосредоточил на получении удовольствия и не извинюсь за это ни перед кем.

Пьер

Вчера Пьер был очень любезен: он говорит, что его мощные мышцы ноют, стиснутые своей оболочкой. Зная о моей страстной любви к Филиппу и Ришару, он не хулит их, а напротив, хвалит их образованность и воспитанность, коими сам не обладает.