Тайные пороки

— Моя рубрика «Преступление по страсти». Но пока такого преступления я не нашел. Без руководства Фалалея — пропадаю, — простодушно признался начинающий журналист, объявленный три недели назад чуть ли не очередным золотым пером «Флирта» за статью «Балет и сатана». Тернов посчитал ее бредовой, а Лялечку она восхитила.

— Хорошо. Видимо, придется мне самому поговорить с госпожой Май. Но это позже. Сейчас меня ждут дела. Позвольте откланяться!

Следователь и его помощник, церемонно поклонившись журналистам, вернулись в сани и велели кучеру продолжать путь.

Некоторое время седоки ехали молча. Наконец Тернов заговорил:

— Лев Милеевич, вы не интересовались в последние дни статистикой буйных помешательств?

— Нет, господин Тернов, некогда было, — ответил пораженный Лапочкин. — А зачем вам это?

— Мысль у меня появилась. И именно Лиркин меня на нее и навел. Осмотрелся я вокруг, прислушался к себе — что-то с погодой не в порядке.

— В каком смысле? — помощник следователя насторожился.

— А вы разве не чувствуете? Солнце как-то странно светит. В воздухе электрические разряды проскакивают.

— Мне все кажется обычным и нормальным, — поспешил успокоить начальника Лапочкин.

— А мне — нет. Сколько безумств мы встретили в последние дни. Все какие-то нервные, грубые, раздраженные. Везде нам хамят. А как Милюков и Пуришкевич сцепились! А как распоясался Коцюбинский! Прочел я сегодня его речь — волосы дыбом встали! И вчера в ресторане Синеоков нам говорил, что весь день у него неудачный, и он, как творческая натура, ощущает возросшую агрессивность в себе и в окружающих. А сумасшедший, которого мы вчера у канала видели? А старуха с газетной рваниной? А неуравновешенный Лиркин, наконец?

Устав от длительного монолога, Тернов откинулся на спинку сиденья и подергал туго застегнутый ворот мундира, который давил ему на шею.

— Вы полагаете, смерть Ардалиона Хрянова — дело рук буйнопомешанного? — осторожно спросил Лапочкин.

— О Хрянове я вообще не думал, — признался Тернов, — хотя уже пора. Вот мы сейчас едем в бордель, а надо бы на кладбище. Ведь сегодня похороны и поминки.

— Может, еще успеем, — успокоил Лапочкин, соскакивая на землю и помогая начальнику сойти с остановившихся саней.

Заведение мадам Горшениной сыщики увидели еще издалека: лампа с зеркальными рефлекторами в глубине крыльца, задернутые плотные занавески на окнах. Издалека они заметили и медицинскую карету возле входа в заведение, и санитаров, грузивших в карету носилки с пациентом, — теперь карета тронулась с места и вскоре скрылась за поворотом.

— Надеюсь, госпитализирована не сама мадам, — сказал сердито Тернов, оправляя шинель при подходе к заведению.

Дверь перед ним и поспешающим за ним помощником распахнулась, сдержанно-любезный швейцар вытянулся в струнку.

— Мадам у себя? — осведомился ледяным тоном Тернов.

— Так точно, — откликнулся швейцар.

— А кого увезла медицинская карета? — поспешил с вопросом и Лапочкин.

— Да нагрянул тут один буйнопомешанный, — несколько фамильярно ответил швейцар и подмигнул помощнику следователя. Тернов через плечо выразительно взглянул на подчиненного.

В пустом сумрачном холле горничная в строгом черном платье, оставляющем открытыми только лицо и кисти рук, приняла шинели посетителей и повела их по витой лестнице на второй этаж. Башмаки, освобожденные от галош, тонули в мягком ворсе ковра, устилавшего ступени. К волнующим ароматам приторных духов, сладкой пудры, женского тела примешивался и запах влажной земли — видимо, недавно поливали роскошные домашние растения, высаженные в расписные кадки и вазоны.

Горничная провела визитеров к неприметной двери, скрытой за синими бархатными портьерами, и впустила в апартаменты мадам.

В строгом кабинете ничто не говорило о роде занятий хозяйки: письменный стол, бюро, сейф, замаскированный под шкафчик, несколько кресел, мягкий ковер, приглушенный шелковым абажуром свет настольной лампы. Правда, стулья стояли не так ровно, как следовало бы, к ножке диванчика откатилось от голландской печи березовое полешко. Кочерга была на месте, у печи, — самая что ни на есть затрапезная, простонародная кочерга. Седой мужик, по виду дворник, прилаживал кольцо к оборванной оконной шторе.

Навстречу вошедшим из-за письменного стола поднялась весьма привлекательная дама лет сорока, шатенка, пышные формы подчеркнуты корсетом, суконное платье цвета маренго с отделкой из тесьмы, полотняные воротничок и манжеты. В пышной прическе ее алел маленький задорный бантик. Дама держала обе руки на обложке толстой книги.

— Прошу вас, господа, входите, располагайтесь, — приветливо улыбнулась она, указывая на стулья. — Извините за некоторый беспорядок, но здесь только что побывал посетитель, которого пришлось выдворять. Чем обязана? — спросила дама, беспокойно оглядываясь на дворника. — Лаврентий, скоро ли?

— Сию минуту, барыня. — Дворник взгромоздился на подставку и привел в порядок штору. Полюбовавшись делом своих рук и не дождавшись похвалы от хозяйки, он, осторожно ступая, удалился.