Тайный брат (сборник)

От некоего сумрачного госпитальера, прячущего под капюшоном усталые мутные истомленные страстью к вину глаза, Ганелон узнал, что, несмотря на обещанную паломникам помощь, за многие грехи, свершенные венецианцами, апостолик римский великий понтифик папа Иннокентий III волею, данной ему свыше, совсем недавно от всей души проклял Венецию.

«Мы отлучаем, – сказал он, – и предаем анафеме тех лживых и нечестивых христиан, которые доставляют сарацинам против самого Христа и христианского народа оружие, железо и корабельное дерево, а также суда, или служат кормчими на разбойничьих кораблях сарацин, управляют их военными машинами, или дают какой-либо совет в ущерб Святой земле».

Еще великий понтифик распорядился, чтобы священники напоминали о наложенной на Венецию анафеме во всех приморских городах по воскресным и праздничным дням, присовокупив к этому, что Святая римская церковь не раскроет объятий нечестивым людям Венеции, если они не откажутся в пользу Святой земли от беззаконного стяжательства. И только вовремя обещанная дожем Венеции помощь в счастливом предприятии и святой крест, принятый воинами Венеции, принесли республике святого Марка прощение.

От некоего оруженосца благородного рыцаря Орри Ильского, человека говорливого, но богобоязненного, Ганелон узнал, что дож Венеции, приняв окончательное решение, так обратился на площади к своим подданным: «Сеньоры, отныне вместе с самыми лучшими людьми мира вы причастны к величайшему из дел, когда-либо кем свершенных. И пусть я стар, пусть плохо вижу, все равно только я, государь ваш, могу направлять вас и повелевать вами в этом деле. И если будет на то ваша воля, славный народ Венеции, что позволите мне принять святой крест, дабы оберегать и вести вас, а сыну моему встать в Венеции на мое место и править моей страной, то сам пойду с вами и со святыми паломниками на жизнь или на смерть».

Случилось дожу Венеции в то лето девяносто четыре года.

Был дож почти слеп, подло наказанный когда-то Мануилом, императором нечестивой Византии, в злобе неправедной приказавшим погасить зрение молодому тогда и дерзкому венецианскому послу. Все знали, что когда нечестивый Мануил так приказал, будущего дожа Венеции хотели связать и повалить на землю, но Энрико Дандоло гордо отказался от веревок и сам лег: «Если стану кричать или отворачиваться, убейте меня». И спокойно лежал на земле, пока вязали и валили на землю тех, кто был приговорен вместе с ним к такому же наказанию. И мужественно молчал, терпя нестерпимую боль, в то время как многие несчастные, приговоренные вместе с ним, кричали, переполняясь жестокой и страшной болью.

Четыре с половиной тысячи благородных рыцарей, столько же лошадей, девять тысяч оруженосцев, двадцать тысяч пеших воинов, включая всякую серую нечисть тафуров, – вот сколько боевых единиц поклялись венецианцы взять на свои корабли и доставить в Святую землю.

Другие паломники грузились в Брюгге.

А бургундцы и провансальцы нанимали суда в Марселе.

А еще другие паладины, препоясавшись мечами, шли из Блуа и Шампани по дорогам Ломбардии, из Пьяченцы сворачивая на юг.

Галеры и юиссье, нефы и галиоты, подняв косые латинские паруса, спешили с разных морей на зов дожа Венеции Энрико Дандоло и бросали двузубые якоря в голубизну венецианских бухт. Каждый житель Венеции, способный носить оружие, услышав призыв своего правителя, спешил к ближайшему священнику. Приняв от священника крестное знамение, такой человек с волнением тянул шарик из груды многих подобных шариков. И если вытягивал такой человек шарик с пергаментной легкой отметкой, это означало – он отмечен свыше и отныне ему предназначено святое странствие в Заморскую землю».

IX

«…наклонив голову, Ганелон прислушивался к разговорам в корчме.

– …и видел меч, который может разрубать металлические щиты. Спросите у оруженосца сеньора Тьерри де Лооса. Это правда. Это святая правда. Под Акрой он видел такой меч, отнятый у некоего сарацина, который этим мечом зарубил десять рыцарей, выступавших в броневом строю.

– …и все же, брат, даже демон не может создать новое само по себе. Даже демон не может сделать так, чтобы слепорожденный мог представлять себе разные цвета, а глухой от рождения слышал разные звуки. С другой стороны, если мы говорим, что кто-то рисует себе золотые горы, которых он никогда не видел, то хотя он и имеет некое представление о золоте и о горах, мы можем говорить, что он рисует что-то новое.

В корчме было шумно, но Ганелон отчетливо услышал, как один из пяти храмовников, жестоко обиженных разгорячившимся богохульником бароном Теодульфом, произнес: «Лаудате! Хвалите».

И все пятеро дружно перекрестились: «Либере нос а малё… Либере нос, домине…»

– Тоза, милочка! – снова взревел барон, освещая корчму своим единственным глазом. – Клянусь градом обетованным, за столом не хватает вина! Скорее неси еще! Да побольше! – Грузно приподнявшись с тяжелой скамьи, барон до изумления гулко выпустил ветры. – Клянусь верой Христовой, – проревел он, – этот звук в стократ приятнее звуков, издаваемых голосами проклятых храмовников!