Тайный дневник Натальи Гончаровой

Передергивание в рассуждениях стало моим крайним средством, последним доводом, заслоном, за которым я укрывалась. Таково оружие слабых… оружие женщин, как говорят!

Эти порывы, сметающие все укоренившиеся убеждения Александра, приводили меня в восторг! Он впадал в растерянность; его ученая логика, искусство аргументации, порочные силлогизмы становились подобны шпаге, рассекающей пустоту. Ему нечем было ответить, его тирады и выпады иссякали за отсутствием боеприпасов. Извращая наши споры, я как бы меняла нас местами, ставя его в более слабую позицию. Мне было стыдно, и в то же время понравилось искажать, ставить реальность с ног на голову. Я решила более не соблюдать правил приличия и благопристойности, иначе я опять окажусь во власти красноречивых доводов мужа.

Владеющий словом владеет властью; я довольно быстро усвоила эту прописную истину.

Дома началась игра кошки с мышью; Александр постоянно меня подстерегал. Я привыкала к такому положению вещей и не только не боялась его, но даже находила удовольствие в этой постоянной битве риторик, в этой тактике внезапных переходов и сбивания с толка.

Я давала волю воображению, исхитряясь придумывать такие темы разговоров, которые, я была уверена, вызовут неизбежное и бурное столкновение. Я выработала очень простую стратегию:

– Александр, мне бы хотелось заказать к следующему балу то великолепное платье, которое я нашла в журнале «Le Moniteur des Dames»[41], но оно очень дорогое.

– Наталья, ангел мой, будьте хоть немного благоразумны.

Он только что произнес волшебное слово – «благоразумие»; оно и станет Сезамом для нашего спора!

– Благоразумны, благоразумны, вы только и твердите мне о разумности. А вы сами-то «благоразумны» в своей жизни: женщины, игра, питье? И где же он, ваш пресловутый рационализм? – рассмеялась я. – Ах да! понимаю, вы всегда желаете объяснить мне и продемонстрировать перед всеми присутствующими, что я неправа. Я не ваша ученица. Кроме того, вы вечно рисуетесь. И напротив, посмотрите на меня! Я сама скромность, никогда ничего не говорю, если только кто-то из ваших друзей ко мне не обращается. Заметьте, кстати, что все женщины на наших трапезах молчат или говорят очень мало. И знаете почему?

– Нет, но мне очень любопытно узнать.

– Что ж, вот вам моя теория, немного безумная, не буду спорить! Вы, великий мыслитель, без сомнения, найдете ее смешной, но я постараюсь изложить ее с долей юмора: когда мужчины говорят… женщины думают! Они размышляют, грезят, изобретают… короче, выстраивают свой маленький внутренний мир и, замкнувшись в молчании, вырабатывают способность, коей вы владеете лишь в очень малой степени – ИНТУИЦИЮ! Пока слова других мельтешат, растрачиваются и истощаются, идеи женщин зреют и плодоносят; духовная энергия поступает в мир из молчания…

Александр не ответил и снова уткнулся в свою газету. На этот раз ничего не получилось, но в следующий раз я придумаю что-нибудь получше!

Да и почему я всегда должна оказываться неправой? В моих доводах не было обмана… Я только противопоставляла его правде свою. И всякий раз, когда мне удавалось привести его в замешательство, я праздновала внутреннюю победу.

Было неизъяснимым наслаждением ловить его на ложности утверждений и пьянящей отрадой видеть, как идут трещинами и рассыпаются его авторитетные доказательства. Эти беспрестанные схватки «вооружили» меня для жизни, но мне понадобилось дождаться своих сорока пяти лет, то есть 1857 года, чтобы узнать, кем я была в действительности!

Должна сказать, что недавно получила из Франции роман, успех которого только набирает силу, и называется он «Госпожа Бовари» Гюстава Флобера.

Мне показалось, что я узнала себя в этой женщине. Я тоже была печальна и несчастлива в своей супружеской жизни с той лишь разницей, что ее муж Шарль был глупцом, а мой был сверходарен! Обе мы мечтали об иной жизни, обе испытали волшебное очарование своим первым балом, она – в замке Вобьесар, я – когда получила приглашение от императора на бал в Аничковом дворце. Госпожа Бовари встретила Родольфа, а я – Жоржа Дантеса. Она пала, а я… кто знает?

Родольф и Жорж Дантес дали нам возможность: ей – избежать печальной и серой жизни провинциальной мещанки, а мне – мечтать о прекрасном романтическом герое, каким я его себе представляла, то есть вышедшим из-под пера Бальзака или Стендаля.

На стороне Александра были все права: он уходил встречаться с друзьями, пил, тратил деньги без счета, проводил часть ночи со случайными женщинами или с благородными девицами, которых покорил на приемах. А вот мне он запрещал танцевать вальс; кадриль дозволялась, мазурка – с трудом! Я пребывала в золоченой клетке, Александр выгуливал меня, как прекрасную птицу в многоцветном оперении, гордый, перефразируя Лафонтена и нашего Крылова, больше ее «перышками», чем «голоском», а потом водворял обратно в дом.