– Да вы на её руки поглядите! Не можете бабской ручонки от мужицкого кулака отличить? У того разбойника кулачище был во какой! – Вспомнив тот кулак на своей голове, осёкся, набычился и сердито рявкнул Нениле: – Ты чего, дурёха, сцаками воняешь, как овца?
Та зачастила, залепетала:
– Обмочилась со страху… Думала… Того… Этого… Кровь пускать будете… Того… Ныне, говорят, кровососы баб ловят, руду отворяют[222]
, в кубки сцеживают и пьют… за здравие сатанинское…Досадливо бормотнул:
– Нужна мне твоя кровь, как же! А что на торжке делала?
– Мы у татар мясо перекупаем, муж возит, я продаю.
Третьяк подтвердил:
– Да, её в мясном ряду взяли… Наш тихарь там похаживал, спрашивал коптильщика Нила… Ну, ему и указали… Нила – Ненила… Он не понял, запах учуял – и приволок в избу… Ну а мы на всякий случай сюда захватили – ростом-то здорова как лошадь! И одёжа вроде мужицкая…
– Ну-ка крикни: «Вабить, вабить»! – приказал без надежды.
Но проверка ничего не дала – голос был женский. Да и груди имелись немалые, хоть и спрятаны под тугой рубахой. О Господи! Не хватало ещё, чтобы его баба избила и ограбила! Стыд и позор!..
Спросив, почему она в мужицкой одёжке, и получив в ответ, что так сподручнее с мясом управляться, немного сконфуженно велел ей вылезать, бурча:
– Вишь, ты обосцана, а я тебя спасаю… Всё время кого-нибудь спасаю… Что бы вы без меня делали? Вылазь к лешему!
Говоря это, чутким ухом уловил из четвёртого ларя едва слышные звуки.
О! Молитва! Раз молится – значит боится! Смерти ждёт! Просит, чтобы пронесло, – известное дело, все они так, всегда…
И неожиданно толкнул крышку, полностью затворил ящик. Прихлопнул рукой и громко, чтоб через древесину слышно, увесисто-уверенно произнёс:
– Тут вор лежит! Тут он пойман, гадина змееродная! Так его и схороним заживо – чего с ним много вожжаться!
Сыскари круглыми глазами и удивлённым трясеньем головы молча спросили, откуда это известно.
Не отвечая и не вставая с колен, оглушительно бухнул клюкой по ларю, внятно повторив, что грех всегда наружу вылезет и себя предъявит, как его ни прячь, ибо хитра ложь, да на кривых ногах!
Выждав, резко сдвинул крышку на пол-ладони, приник к щели, втянул воздух крепко, до чиха… Да, запах терпкий, едкий, от елового дыма.
Столкнул крышку и под её грохот вперился в бородатого мужика – тот, выкатив глаза в потолок, шептал молитву.
И нос изломан, как у того татя…
– Что, зверь? Стыд заел? – Осмотрел его руки. – Сожми кулак! Да, похож… Ори: «Не рюхай, лярва!»
Мужик, глядя мимо, сглотнув, тихо признался:
– Это я был, государь… По глупости… Опосля дошло, каков грех сотворил…
От этих слов в радостном забытьи стал оседать на пол, едва сыскари успели подхватить его.
– А добро где? – выкрикнул фальцетом, обвиснув на руках Скуратова.
Мужик, не смея шевельнуться, повёл глазами, жарко зашептал:
– Всё, всё в целой сохранности! Спрятано! Мы как глянули – так дошло, что зело страшная расплата грядёт… Хотели вернуться, отдать, да кого, как, где найдёшь?.. Ну и сховали до поры, пока хозяина не найдём… отдать…
– Аха-ха, отдать… Где добро? Куда дели?
– В коптильне зарыли, досками заложили… Только един перстенёк загнали от голодухи… Деньги ещё тут, подшиты в тулупе…
Усмехнувшись – сыскари обыскивали, а подшитого не нашли, сие вам не в почёт! – приказал Арапышеву распороть низ тулупа и вытащить монеты, а сам окрысился на мужика:
– Зарыли, заложили, загнали! За сколько продали? За два рубля? Вот лотохи, тупари! Там дешевле полсотни талеров ничего не было! Только один-единый перстень успели продать? Ну, ничего! Отработаете! Смотри, проверим, худо будет!
Но облегчение уже охватывало покрепче ханки: голова остывала, затихая от мыслей, растекаясь в радости: всё, всё найдено! Слава тебе, Господи!..
– Вытащить его! – приказал, а сам был поднят сыскарями и отведён к трону под древними часами, знающими только «свет» и «тьму».
Нил был извлечён из ящика, подведён к трону, поставлен на колени.
И первым делом получил клюкой по голове и пинок сапогом в рыло:
– Это тебе залог за мои мучения! На кого дерзнуть вздумали!
– Дак… кто знал… Сивогару хапнули… Едем, смотрим – пьянец какой-то… Беси попутали! – не смея утереть кровь из носа, забормотал Нил. В глазах его трепетали тоска, топор и плаха.
Насмешливо откинулся на спинку:
– Удобно придумано – всё на бесей валить! Беси попутали! Беси под руку толкнули, завлекли, окутали! Беси на похоть подбили, беси на хищу навострили! А ты закрой сердце – и беси уйдут ни с чем! Знаешь ли, нехристь, что беси токмо на того кидаются, кто им сердце отворяет? Так-то, балдей, обмылок безмозглый! – зло двинул каблуком мужика в лоб. Нил качнулся, но устоял.
Усевшись поудобнее, приказал выпустить оставшихся двух Нилов, а на вопрос, что с ними делать, махнул рукой:
– А гоните прочь! Праздник на дворе, небось накормят-напоят… Стойте! Отдай им, Арапыш, деньги, что из тулупа выбрал! Во имя архангела Михаила пусть идут с миром, я их не держу, награжу!
– А не жирно ли будет? – скривился Арапышев, пересчитывая монеты, но получил отчётливый ответ: