Только мы с Виктором были готовы день и ночь вести поиски. Именно для этого мы и приехали в Калининград. У меня были летние студенческие каникулы после окончания первого курса истфака МГУ, а у Вити – обычный отпуск. Жили мы в Доме пионеров, друзей у нас здесь не было, и спешить нам было некуда.
– Будете там, расспросите ребят, где они все это находят. Осмотрите находки, заметьте места, – продолжала напутствовать нас Мария Ивановна, торопливо посматривая на часы.
– Все ясно, Мариванна. Только, может быть, мы пойдем вместе с Анатолием Михайловичем. Все-таки он хорошо разбирается, что где находится, – ответил я, посмотрев на Кучумова.
Анатолий Михайлович Кучумов, так же как и мы, не был калининградцем. Он приехал сюда немногим более десяти дней назад из Ленинграда, вернее из города Павловска. Когда-то, еще до войны, он работал в Екатерининском дворце в Царском Селе. В 1941-м занимался эвакуацией музейных предметов и культурных ценностей из пригородов Ленинграда, но вывезти Янтарную комнату не смог. Он был почти единственным специалистом, хорошо, не понаслышке, знающим этот выдающийся художественный шедевр, не раз бывал в Кёнигсберге – и сразу после войны, и потом, когда город стал немного отстраиваться.
– Пожалуй, я тоже схожу с ребятами, – после непродолжительного раздумья сказал Анатолий Михайлович. – Только вы зайдите за мной в гостиницу. Я живу в «Москве». Знаете, напротив зоопарка? Триста шестнадцатый номер. В котором часу?
Мы с Виктором переглянулись. Вставать мы привыкли рано, как правило, не позже шести часов утра. Но сейчас – не тот случай. Да и так рано мы, скорее всего, никого не встретим.
– Часов в десять, Анатолий Михайлович, – предложил я.
Кучумов в ответ согласно кивнул. На том и расстались.
Воскресное утро было не таким жарким, как вчера, хотя солнце уже начинало ощутимо палить. Выручал свежий ветерок со стороны моря. Листья высоких и густых тополей от нестерпимой жары, стоящей последние недели, стали несколько вялыми, потеряли сочность красок, покрылись налетом серой пыли. Трава вокруг Замкового пруда пожухла и только у самой воды была сочной и яркой. Значительная часть пруда заросла илом, покрылась ряской. Мусор, бутылки, ржавое железо, гнилые палки и доски усеивали заиленную поверхность пруда, усиливая ощущение запустения и заброшенности, будто пруд находился не в самом центре Калининграда, а где-нибудь далеко за городом.
Когда-то здесь был мост, соединяющий оба берега – в широкой части пруда хорошо сохранились быки – бетонные балки, положенные на деревянные опоры-столбы. В том месте, где были видны остатки моста, грязи и ила было особенно много, как будто перед нами не пруд, а непроходимое болото.
«Деревянный мост Замкового пруда, покоящийся на семи быках, никоим образом нельзя назвать красивым… До 1753 года острой потребности соединить оба берега Замкового пруда мостом не возникало. Именно в том году и был построен первый мост. Однако все более возрастающая интенсивность движения восточнее и западнее его рано или поздно вынудит построить каменный транспортный мост».
Вот сюда-то и пришли мы утром 27 июля 1969 года.
Мальчишки уже были на месте. Создавалось такое впечатление, что они вообще отсюда никогда не уходили. По меньшей мере три группки копошились в разных местах пруда – с обоих концов бывшего моста и чуть дальше, возле зияющего пустыми глазницами окон бывшей немецкой гостиницы «Парк-отель», которую, впрочем, уже пытались восстанавливать.
Дело в том, что с некоторых пор, скорее всего, после того, как пруд стал мелеть и заиливаться, люди стали находить здесь различные интересные предметы: пивные кружки, старинные монеты, фарфоровые пробки от бутылок. Но ладно бы это! Среди спрессованного мусора и грязи вдруг стали все чаще обнаруживаться часы, браслеты, кольца, броши, портсигары, медальоны… По городу поползли слухи о том, что в недрах пруда спрятаны неимоверные сокровища. Сначала мальчишки, а потом и взрослые стали пытать счастье найти что-нибудь ценное. С лопатами и сачками, ведрами и совками они приходили сюда и буквально процеживали каждый квадратный метр ила. И что-то обязательно находили.