Тайный шифр художника

Раскрыв эту тайну, мы вплотную приближаемся к самой главной цели – найти тот психологический механизм, который регулирует в организме жизненные процессы. Не касаясь сейчас подробностей, скажу, что намеки на то, где искать этот механизм, дает сама природа. Живые существа, чтобы поддержать в себе жизнь, лишают жизни другие живые существа, питаясь их плотью. Возможно, при этом в организм попадает все необходимое для продолжения жизни?

Я отдаю себе отчет, что это звучит недостаточно научно, но в человеческом этносе глубоко укоренилось такое понятие, как «душа». Признаться, я довольно долго полагал, что это понятие ошибочно и даже более того – иллюзорно. Душа, на мой взгляд, была не чем иным, как совокупностью психологических последствий химических реакций. Но теперь я вплотную подхожу к несколько иной точке зрения. Наследственная информация всех живых существ, как известно из работ доктора Ханта Моргана, переносится хромосомами. Химические процессы в организме ведут к разрушению этой системы (об этом подробнее см. мою новую книгу «Биологические особенности молодости и старения»). Восполняя эту информацию с помощью информации, извлекаемой из клеток других живых организмов, мы, вероятно, сможем остановить эти процессы разрушения и даже повернуть их вспять. Основная проблема видится в том, чтобы обеспечить доставку донорской информации, не допустив при этом ее разрушения. И это – одно из ведущих научных направлений, исследование которых находится у меня в приоритете в ближайшем будущем».

Закрывая книгу, я уже ни минуты не сомневался, что ее автор и начальник концлагеря в Тихвине – одно и то же лицо. И его зверства не были просто садизмом – это были чудовищные по своей жестокости эксперименты на живых людях, которые он проводил, прикрываясь научными целями.

Немного поколебавшись, я все-таки дал проснувшейся Вике прочитать заключение, и она ужаснулась:

– Какой страшный человек! Как будто и не человек даже, нелюдь какой-то. Вот Маньковский… он пугает, конечно. Но он понятен. Хоть и ненормальный. А Бегерит… Его ведь даже сумасшедшим не назовешь. Но от него такая жуть исходит. Он сам – воплощенный ужас…

Пожалуй, я и сам испытывал что-то в этом роде. В голове не укладывалось, чтобы человек, обладающий богатством знания и отточенной логикой, мог быть настолько бесчеловечным. В моей голове это не укладывалось. Я был родом из страны, где наука и прогресс отождествлялись с гуманностью. Мы воспитывались на книгах Булычева, Ефремова и Стругацких, в которых будущее описывалось как эпоха человечности, восторжествовавшей благодаря науке и прогрессу. Как у Вайнеров – эра милосердия. В этой же книге я увидел совсем другую науку. Науку, равнодушно вычеркивающую из человечества девять десятых, отводя им роль материала, который может быть хладнокровно использован для пользы оставшихся десяти процентов…

Я захлопнул книгу и, подавив порыв сразу же выкинуть ее за окно вагона, все же сдержался и только запихнул подальше в сумку.

– Ладно, черт с ним, с этим эсэсовцем, – с чувством сказал я. – Пусть он себе в аду горит…

Глава 10. Нежданный поворот

Мы были уверены, что, добравшись до Туринска, сразу двинемся дальше в путь, на поиски фермы Лома. Однако, выбравшись ранним утром из вагона, после долгого, но не слишком комфортного путешествия на сидячих местах, почувствовали себя абсолютно разбитыми. Да и надеяться на то, что в этой глуши мы сумеем среди ночи найти кого-то, кто повезет нас в соседнюю область, было по меньшей мере наивно. На наше счастье, обнаружилось, что в городе имеется гостиница, и даже не слишком далеко от вокзала. Кое-как добравшись туда, мы с трудом разбудили дежурную, выглядевшую так, точно она прибыла на машине времени откуда-то из пятидесятых годов, и, отложив формальности до утра, поднялись на второй этаж. В кои-то веки нам, ни о чем не спрашивая, дали номер на двоих! Правда, кровати в нем оказались разделены тумбочкой. Но Вику это, судя по всему, вполне устраивало.

Проснувшись, я почувствовал, что умираю от голода, и решил, пока Вика еще спит, сходить на разведку. Во-первых, нужно было поискать что-нибудь похожее на столовую, а во-вторых, узнать у местных, как добраться до ломовской фазенды. Однако же в фойе было пусто, даже за стойкой регистрации. Слева от нее помещались таксофон (видимо, междугородный) и фикус, справа виднелся вход в бар, причем открытый даже в столь ранний час. Распахнутая дверь позволяла видеть барную стойку с тремя высокими круглыми стульчиками и пару «одноруких бандитов» у дальней стены.

Я уже подходил к бару, когда услышал за спиной перестук женских каблучков. Обернулся и увидел высокую, одетую слишком ярко и модно для провинциального города брюнетку, которая показалась смутно знакомой. Хотя нет, какое там – смутно! Я узнал ее, хотя и видел до того всего дважды, и оба раза мельком. Но ошибиться было невозможно – по фойе шла секретарша (или кто она ему?) Маньковского. Я даже припомнил, что он называл ее Ритусей.