Тайный шифр художника

В поезде (на этот раз никакого двухместного купе, Вика настояла на сидячих местах, ехать-то не так уж далеко) мы снова вернулись к обсуждению темы, сколько фон Бегеритов может быть в этой истории. Я склонялся к версии, что и эсэсовский гауптман, и владелец фонда – это одно и то же лицо. Вика же никак не хотела верить, что фашистский палач может оказаться поклонником российского искусства и меценатом, помогающим талантливым, но непризнанным русским художникам.

– Не знаю, как насчет автора книги, но меценат и фашист – точно однофамильцы! – горячо возражала она. – Ну или родственники, братья, отец и сын, дядя с племянником – кто угодно! Но только не один человек. Такого… Ну просто не может быть!

– То есть гений и злодейство для тебя несовместимы? – усмехнулся я.

– Да при чем тут гений и злодейство? Вспомни хотя бы о своей заказчице – дочери краснофлотца Бланка. Пусть она не представляла, где и как погиб ее отец и кто именно руководил концлагерем, где с ним расправились, – но она же все равно знала, что он пал на войне с фашистами! Неужели ты думаешь, что она стала бы работать на бывшего эсэсовца?

– Может, она не в курсе его прошлого, – предположил я.

– Ну конечно! – хмыкнула Вика. – Даже мы с тобой тут, в России, в курсе, а она там, в Германии, не в курсе. Нет, и не пытайся меня переубедить. Я все равно останусь при своем мнении.

Вика отвернулась к окну и вскоре задремала, а я от нечего делать раскрыл томик фон Бегерита.

Книга оказалась чем-то средним между монографией и научно-популярным обзором. И надо отдать должное сумрачному гению ее создателя, читалась, несмотря на обилие специальных терминов, довольно легко. Сначала автор рассматривал химические реакции, сопровождавшие те или иные эмоции, опираясь на труды своих, если можно так сказать, предшественников – в том числе и наших, Павлова и Сеченова. Затем переходил к влиянию биохимических процессов на эмоции, по сути, приравнивая все наши желания, страхи, страсти и стремления к химическим (точнее биохимическим, но разница невелика) реакциям. Причем исследовал он обозначенное направление, изучая не норму, а отклонения от нее. Подход, быть может, спорный, но, в конце концов, тем же методом действовал и Фрейд (которого я, следуя наступившей моде, тоже недавно прочел), а его теории вроде бы вполне признаны. Значит, подобный метод – изучать искажения процесса, чтобы понять его суть, – вероятно, вполне эффективен. Мне, честно говоря, такой путь исследований показался каким-то отталкивающим, но я решил, что просто не имею должного опыта, чтобы иметь право судить о приемлемости и эффективности их методов.

Фон Бегерит же, несмотря на молодость, опытом, судя по всему, обладал гигантским. Причем практическим: целые главы были посвящены химическим интоксикациям и травмам, точнее, вызываемым ими психическим и физическим отклонениям. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что автор откровенно любуется патологиями, о которых рассказывает. Он самым подробным образом, с почти чувственным наслаждением описывал особенности восприятия и реагирования калек, хронических алкоголиков, сумасшедших и наркоманов.

От этого, честно говоря, становилось не по себе. Да, объекты изучения фон Бегерита, возможно, и не принадлежали к сливкам человечества, да что там – они были попросту жалки и даже отвратительны. Но они были людьми. А фон Бегерит ковырялся в их чувствах и ощущениях с равнодушно ледяным бесстрастием, они были для него не более чем материал для исследований. Его увлекали патологии, он с явным удовольствием наблюдал за страданиями, которые он называл «нарушениями работы человеческого организма», особенно если они приводили к смерти («процесс необходимо исследовать на всем протяжении»). Впрочем, смерть, судя по некоторым замечаниям, он воспринимал тоже как своего рода «сбой в работе организма». В одной из глав прямо сетовал на несправедливую скоротечность жизни, отнимающую у исследователя его достижения: годы упорной работы, и долгожданный результат уже близок – но тут вмешивается смерть, и наука остается без нового открытия.

В какой-то момент я и себя-то почувствовал одним из исследуемых объектов. Фон Бегерит смотрел на меня сквозь разделяющие нас десятилетия, как смотрят в микроскоп на бактерий. В самом конце книги (я даже удивился, насколько быстро я ее прочитал), в послесловии, фон Бегерит позволил себе быть еще более откровенным: «Если жизнь – не более чем сложная и продолжительная химическая реакция, а смерть – просто ее прекращение, то настоящей целью для ученого-биохимика может быть нахождение таких условий, при которых эта реакция может продолжаться намного дольше естественного срока. Как показано в главе XIII этой книги, есть определенные предпосылки к тому, чтобы считать, что скорость протекания этой реакции регулируется с помощью нервной системы. Более того, познавательная функция разума – не более чем побочный продукт этой функции. Выражаясь простым языком, человек сам поддерживает в себе жизнь и сам себя убивает.