Таёжная кладовая. Сибирские сказы

Только по великим праздникам спускал её Водяной с той короткой привязи. И то! Следничал он за нею: похоже, страх как боялся – кабы што да кабы нешто…

Девка эта Агата была такова, вроде всё как есть, для себя родители выбирали, да одной дочери и отдали.

Гребень, бывало, резной, черепаховый поднимет над головою корона короной и выступает перед всеми – не тронь, а то взорвётся!

Уж такая ли в ней отмечалась неприступность, ровно королём заморским была засватана. Всякому, при виде такой засватки, хотелось почему-то поёжиться да прокашляться.

– Ой! Холодная! – знобило при виде её девчат.

– Тяжеленная-то какая! – качали головами бабы. – Как пройдёт, так глыбокую колею проведёт.

– Вся в отца…

Вот как-то молодые парни и положили между собой уговор: кто, значит, Агату до смеха разогреет, тому, безо всяких оговорок, полный год командовать на деревне среди неженатиков.

А что? Не плохо, Митроха! Не сполна, так допьяна…

К этой затее и меня нечистый присобачил. Потому, знать, и взялся я продираться тогда прибрежными лозняками до Стрекаловой пажити. Поспешал я да прикидывал: какого бы мне шута из себя вывернуть, чтобы Агату животики взяли?

Надо бы опять вам напомнить, что был я тогда горазд шутками-закрутками донять всякого человека.

Но, порой, так получается: каково пьётся, таково и утирается…

Осталось мне на пути только лишь мысок песчаный обогнуть, на котором ветла поднималась, раздавшись на четыре ажно ствола. Огинаю и вижу: в кроне ветлы, уже пронизанной светом костра, что вовсю пылал на луговине, что-то живое шевелится! Для птицы – шибко, кажись, грузновато. Придержал я свой разбег. Осторожничаю, подходя. И вот ли с той ветлы-бредины, чуть только не перед моим носом, срывается-скачет на землю Агата Сувойкина!

Словно кошка встаёт Агата с прыжка на ноги, и обливается вся до пяток медным водопадом распущенных своих волос.

Ловко собрав этот ливень в тугой узел, поднимает над головой черепаховый свой гребень и через тальник направляется-шагает на Стрекалову пажить.

С лихого задору рванись и я за нею следом. А тут под ногу под мою возьми и подвернись высокий корень! И хлобыстнись я башкой о коряжину! В глазах ажно радуга каральками закрутилась… Девка же и головы в мою сторону не повернула.

Перекорчился я на земле, поднялся и возьми меня на Агату злоба великая.

«Ну, – думаю, – змеища! Всё из-за тебя!.. Будет тебе сейчас – и в плоть, и в кровь, и в Духов день…»

Выкатил я самодуром из тальника да прямиком в хоровод. И давай на кругу припевками шпарить:

Ой, девчата! Ой, ребята!
Поглянулась мне Агата.
Вкруг неё кручу-верчу, да, —
Прилобуниться хочу.
Моя милая лобуница
Не тянет, не везёт —
От неё, как от покойницы,
Могилою несёт…

Ну, ясно! Башкою был я тогда о коряжину ухнутый, вот и вывернул на весь хоровод, чего и не собирался выворачивать. Агата же на мою выходку хоть бы бровью повела. Тогда я, в полном самодурье, хвать её за руку. Да из хоровода вон – как крутану! Гребень её черепаховый возьми и выпорхни из волос на траву. Облило опять всю девку волосами, а сама она словно окаменела на месте. И тут обнесло по кругу всю луговину неведомыми голосами – измученными, дикими…

Все, кто был на пажити, от страха будто льдом взялись.

Агату же вдруг просквозило огнём костра. Сделалась она прозрачной – вроде бы как и в самом деле заледенела. А и заледенела, поскольку начала оплывать водою себе под ноги и скоро осталась от неё одно только мокрое место. Над ним, над этим местом, туман густой поднялся и поплыл облаком вверх по реке Протоке, в сторону Косяшной заимки. Только гребень резной черепаховый остался лежать, где улёгся.

Ждали, конечно, молодые от Агаты всякой страсти, но не такой… Однако интересным показалось то, что большого испуга никто не почуял. Как-то спокойно заговорили молодые между собой, будто ничего не случилось, и, неторопливо оставив пажить, – направились по домам. Я же, сдуру, подхвати гребень и запульни его прямо на середину Протоки.

Однако же в ту ночь не решился я вернуться на перевоз – в деревне переночевал. Утром всё же насмелился до переправы податься. Идти мне было – три шага прямо да три за угол… Только и всего. Вроде как надо шёл, вроде голова моя была на месте, и не больше времени затратил на ходьбу, чем того требовалось, а только чуть было носом не упёрся в дверь Косяшной заимки Капитона Сувойкина. Того самого Капитона, которого селяне Водяным звали. Агатина отца.

И упёрся бы, когда бы дверь заимки не была распахнута настежь.

Понятно, кто бы в такую расхлёстнутую дверь не заглянул?

Заглянул и я.

А в сенях, посреди пола гроб чёрный стоит! В гробу том Агата – руки на груди сложила.

Никогда в жизни так быстро я не бегал.

Несусь очертя голову, а за мною следом голос могильный летит:

– Отда-а-ай гребень!