Такая долгая жизнь. Записки скульптора

Несмотря на свой важный партийный пост, он давал мне потихоньку переписывать запрещенные магнитофонные пленки с записями песен Александра Галича. Потом он стал начальником Управления культуры, и, надо сказать, одним из лучших. Мы часто сталкивались с ним в связи с его новой работой.

После работы в Управлении культуры Витоля перебросили в кинофикацию: он стал начальником Управления кинофикации. Как мне говорили, сделал и там много полезных дел.

Но что мне всегда нравилось в нем, так это то, что он никогда не оставлял творчества. Он сделал несколько отличных сценариев по рассказам Шолохова.

Казалось бы, все хорошо, жена — журналистка, сын — симпатичный, но чуть диковатый парень. С сына-то все и началось.

Мальчишкой он влюбился в балерину. Это была несчастная любовь, и Андрей немного свихнулся. Ему приходили в голову немыслимые проекты, которые он очень толково и грамотно излагал в статьях, посылаемых начальству и в газеты.

Одно из таких предложений он прислал мне и был убежден, что я не просто поддержу, но тут же претворю его в жизнь. Суть проекта заключалась в том, чтобы сотни бронзовых фигур в натуральную величину с соответствующим вооружением установить на Дворцовой площади, восстановив тем самым штурм Зимнего дворца. Такие странные мысли приходили ему в голову.

Все кончилось трагически. Умер Витоль. Я был на его похоронах. А в тот же день вечером скончалась его жена Галя. А когда Арнольд и Галя были живы, мы часто бывали у них вместе с Борисом Борисовичем Пиотровским. Перед этими трагическими событиями я как раз начал лепить его портрет.

Борис Борисович очень страдал от того, что руководство Смольного делало все, чтобы убрать его из Эрмитажа.

Придумывали самые нелепые предлоги. Например, когда-то при археологических раскопках был найден золотой сосуд. Его, естественно, взвесили, не подумав о том, что он покрыт тончайшим слоем песка, прилипшего к золоту. Во время очередной проверки в Эрмитаже взвесили сосуд еще раз, а поскольку он был уже расчищен, стал весить на несколько граммов меньше.

Завели целое дело на Пиотровского, где ему вменялось в вину хищение.

— Каждый день срут на голову, — говорил этот милый и интеллигентный человек.

Не знаю, чем бы это кончилось, но проездом из Германии в Москву в Эрмитаж заехал Фалин — тогда он работал в ЦК КПСС. Пиотровский с грустью поведал ему о своих переживаниях. И вот…

— Представляете, — рассказывал мне Пиотровский, — меня вызывают к Романову, причем не на определенное время, как всегда, а спрашивают, когда мне будет удобно прийти.

Такого еще никогда не было. Романов встал из-за стола, предложил Пиотровскому чай и сказал, что все обвинения в его адрес — ерунда:

— Когда я стал первым секретарем обкома, меня тоже долго допрашивали, где находится мраморный чернильный прибор, который стоял на столе у Толстикова. Всякое бывает. Забудем об этом!

…Бориса Борисовича похоронили на Смоленском кладбище, недалеко от часовни Ксении Блаженной.

Все годы заместителем Пиотровского был Виталий Суслов. Суслова я знал еще до войны, он дружил с моим двоюродным братом. Естественно, после смерти Бориса Борисовича он стал директором Эрмитажа.

В свое время отношения у него с Пиотровским не складывались. Пиотровский с удовольствием бы избавился от него, но не делал этого, так как сочувствовал его горю: у Суслова умер сын, молодой талантливый человек.

— Не могу его уволить после такого горя, — говорил Пиотровский.

Встал вопрос о том, кого же взять новому директору Эрмитажа себе в первые заместители. Сидя у нас дома с Сусловым, мы посоветовали ему взять заместителем Михаила Пиотровского — сына Бориса Борисовича.

— Так будет красиво, — говорили мы ему.

Я уверен, что не только наше предложение сыграло роль в карьере Михаила Пиотровского. Позже мне рассказывали сотрудники Эрмитажа, что и от них исходило такое же предложение. Так и случилось.

Суслов, на мой взгляд, был неважным директором Эрмитажа, безразличным, безынициативным — просто плыл по течению. В результате директором стал Пиотровский-младший. Причем директором блестящим, энергичным, образованным, знающим в совершенстве многие европейские и пять восточных языков. Пожалуй, он стал намного лучшим директором, чем его отец, а может быть, и время изменилось, и инициатива поддерживалась, а не пресекалась.

Но мне кажется, что его личные качества — контактность, организаторские способности, умение с блеском вести переговоры на самом высоком уровне, воспитанность и демократичность — сделали его одним из лучших директоров музеев мира.

Он не выгнал Суслова, сделав его консультантом без всяких обязанностей, и, несмотря на то что тот сидел в закутке и ничего не делал, выплачивал ему приличную зарплату и так держал его до самой смерти.

Даже эти чисто человеческие качества Михаила Борисовича вызывают у меня глубокое уважение к нему.