Такая долгая жизнь. Записки скульптора

К сожалению, климат у нас неважный. Почему-то все существующие народные приметы, в которых предсказывается, что лето будет холодным и дождливым, всегда сбываются, а те, которые сулят хорошую погоду, как назло, приходится долго ждать.

Нам с Викой повезло: из двадцати одного дня, которые предстояло провести в Комарово, половина была вполне сносной, светило солнце, а дождь если и был, то очень короткий и шел главным образом ночью. Но мы не обращали внимания на капризы ленинградской погоды, на неудобства и неустроенность быта в доме отдыха тоже.

При входе на территорию нашего дома над воротами была прибита большая, небрежно написанная масляными красками, голубыми буквами на красном фоне, вывеска, свидетельствующая о том, что здесь находится Дом творчества художников.

Участок, густо заросший кустарником, среди которого возвышались гигантские сосны, выходил на прекрасный пустынный пляж. Недалеко от ворот стоял старый деревянный дом, видимо, довоенной, еще финской постройки, с большой стеклянной верандой и полуразвалившимся крыльцом. Дом превратили в кухню и столовую, и там питались немногочисленные отдыхающие.

Во втором доме — того же времени постройки, в котором раньше, наверное, жила прислуга, — находились пять небольших комнат, приспособленных для приема наиболее именитых гостей, приезжавших в Комарово из разных городов Советского Союза. И, наконец, третий дом — длинный деревянный барак с односкатной крышей — строительный шедевр послевоенного времени, когда экономили не только на материалах, гвоздях и досках, но и на квадратных метрах жилой площади. Этот барак был разделен тонкими фанерными перегородками на двенадцать или пятнадцать узких комнат шириной около двух метров и глубиной четыре.

С одной узкой стороны этой «щели» было небольшой окно, которое смотрело в сторону залива, а с противоположной — дверь. В комнате помещались две кровати, одна за другой, тумбочка и стул. Примитивнее ничего нельзя было придумать. Но я вспоминаю, с каким восторгом занимали эти «пеналы», как их тогда называли, и молодые и пожилые художники. Никто не роптал, никто не просил перевести его в другую комнату. Никто не жаловался на еду, которой нас кормили. Это было естественно, так как прошло всего несколько лет после окончания войны и совсем недавно отменены продовольственные карточки. Все были довольны.

Семья Толстых и мой первый настоящий архитектор Левинсон

Нам с Викой в Доме творчества все очень нравилось. Мне необходимо было немного отдохнуть и отоспаться, потому что я только что вернулся из Москвы, где работал над увеличением двухметровых моделей до четырехметровой величины.

Работа была большой, сложной и физически очень тяжелой, но я согласился на нее, так как это была возможность заработать немного денег сразу же после окончания института. Четырехметровые фигуры, отлитые в нескольких экземплярах, должны были быть установлены на башне дома, фланкирующего Калужскую заставу и Ленинградский проспект. Здание строилось по проекту ленинградского архитектора Евгения Адольфовича Левинсона. Оно уже было фактически построено, и шла отделка фасадов и внутренних помещений.

Я работал с раннего утра до полной темноты в большом помещении первого этажа, где впоследствии должен был быть магазин. Света не было, так как электричество еще не подключили, окна еще не вставлены, и ветер свободно гулял, поднимая тучи строительного мусора и пыли.

Архитектор Миша Вильнер — ассистент Евгения Адольфовича — осуществлял авторский надзор за строительством. Он целыми днями ползал по лесам, исправляя ошибки, допущенные при проектировании дома и во время строительства.

Левинсон был блестящим архитектором и рисовальщиком. Дома, которые он построил, всегда можно было узнать по красиво нарисованным декоративным элементам, украшавшим фасады. В двадцатые годы он вместе с Игорем Ивановичем Фоминым получил премию на Международном конкурсе в Париже за дом на набережной реки Карповки в Ленинграде. Эта премия сразу же выдвинула их в ряды ведущих архитекторов страны.

В этом доме на Карповке жила впоследствии большая семья физика Никиты Толстого, с которыми мы очень дружили. Отвлекусь немного от рассказа о Левинсоне, для того чтобы вспомнить Толстых.

Никита Толстой — сын писателя Алексея Толстого, блестящий человек, дворянин, лишенный малейших признаков высокомерия, умеющий быть интересным для всех. Когда к нам приходили гости, Никита всегда был в центре внимания. За столом при нем никогда не было мучительных пауз. Он мог говорить о чем угодно, увлекательно и остроумно. Свободно владел многими европейскими языками. Когда он приезжал читать лекции в Германию, Францию или англоязычную страну, то читал их на языке той страны, в которой находился. В те годы это было редчайшим явлением для нашей родины.