Такая долгая жизнь. Записки скульптора

В конце жизни Синайский, думаю, не без помощи своего зятя, председателя Союза архитекторов Сергея Сперанского, выполнил для Большого проспекта Петроградской стороны большой унылый памятник Добролюбову. Синайский очень старался использовать все свои знания в области пластики и формы, но в решении больших памятников вступают в силу и другие факторы, которым не учат в институте. И все бы ничего, но позади памятника находился книжный магазин, и на крыше этого здания установили громадную световую рекламу: «Покупайте книги». Добролюбов с вытянутой рукой, держащей книгу, приобрел совершенно другой смысл…

Но педагогом Синайский был великолепным. Для него не существовало никаких отвлекающих моментов — складок, атрибутов. Он требовал построить фигуру так, чтобы она твердо стояла на ногах (желательно на одной опорной ноге), чтобы торс точно входил в таз и т. д. и т. п. Фигура должна была быть со всех сторон гармонично построена и выражать то состояние, которое автор хотел в нее вложить. Синайский был похож на Чистякова: так же, как и он, выполнил мало творческих работ, но был блистательным педагогом. Многие поколения скульпторов, которые начинали учиться у него, в том числе и я, должны быть благодарны ему за отличную школу и за основы овладения мастерством скульптора.

Тогда, да и сейчас, в Академии художеств существовала система, при которой на первых двух курсах, не считая общеобразовательных дисциплин, учились у одного педагога, а с третьего курса могли выбирать мастера, руководившего творческой мастерской, в зависимости от своего желания для продолжения учебы. В те годы были три творческие мастерские: Манизера, Лишева и Матвеева. Матвеев, кроме того, считался заведующим кафедрой скульптуры, но, поскольку жил в Москве, приезжал в Ленинград крайне редко. Ведя первые и вторые курсы, Синайский в отсутствие Матвеева, который, кроме всего, был крайне немногословен, доступным языком объяснял нам азы пластического искусства.

Мои педагоги в институте на старших курсах

Помню, как однажды Матвеев приехал в Ленинград и в сопровождении Синайского и своего ассистента Б. Е. Каплянского начал обходить курсовые работы студентов, специально для него выставленные рядком на подметенном полу мастерской. Матвеев, как всегда, не произнося ни слова, внимательно рассматривал наши наивные композиции и слабенькие портреты. Внезапно он остановился перед моим портретом натурщика, долго смотрел на него, потом своей палкой, с которой никогда не расставался, несколько раз шлепнул по глиняной голове — сверху по затылку — и ушел, не сказав ни слова. Что бы это значило, мы понять не могли, но на всякий случай срезали тонкий слой глины с головы со следами палки Матвеева и сохранили на память.

На следующий день Каплянский объяснил человеческим языком, что Матвеев считает, что голову сверху надо немного убрать.

В годы борьбы с формализмом, когда из института выгнали Осьмеркина, одного из самых замечательных художников двадцатых годов, уволили и Матвеева. В чем заключался формализм Матвеева, до сих пор для меня загадка. Он вылепил несколько прекрасных реалистических портретов, в том числе замечательный автопортрет. Его группа «Октябрь», которая стоит в Петербурге перед концертным залом «Октябрьский», вылеплена абсолютно реалистически. Единственное, что все три фигуры обнажены, а на одной почему-то на голове сидит буденновка. Я понимаю, что сейчас буду освистан и оплеван учениками и последователями школы Матвеева, но я не считаю его великим скульптором. Основателем школы, воспитавшей Аникушина, Стамова, Ваймана, Харламову, Игнатьева и других замечательных скульпторов — да! Но считать его великим скульптором — большое преувеличение.

На мой взгляд, самыми замечательными его скульптурами были обобщенные фигуры мальчиков в усадьбе Борисова-Мусатова и центральная трогательная фигурка на его могиле. Эти очаровательные, глубоко лиричные произведения, вырубленные из мягкого камня, погибли бы, если бы их не восстановили его ученики, в том числе Василий Стамов.

Конечно, можно возразить, что порой хватает и одного произведения, чтобы признать художника великим, но для этого нужно, чтобы это произведение вырывалось по своим художественным качествам из круга обычных хороших произведений или хотя бы являлось масштабным по замыслу и воплощению.

Не могу не сказать о его небольших фарфоровых фигурках женщин, предельно обобщенных и очаровательных по форме и движению, да еще одной фигуре натурщика такого же размера. Вот и все. Вот и весь багаж Матвеева.

А теперь пусть меня ругают матвеевцы, из которых есть и те, кто переросли своего преподавателя.

Но от него не отнять, что он был сильной личностью, мастером, оставившим после себя школу; как ее и называют в истории искусств — матвеевскую. Он умел отстаивать высокие идеалы искусства, за это его уважали и за эту его принципиальность, наверное, выгнали из института.