Такая долгая жизнь. Записки скульптора

Тем не менее руководителем моей дипломной и преддипломной работы стал Михаил Аркадьевич Керзин. О Керзине мы ничего не знали. Знали только то, что его рекомендовал на заведование кафедрой и на руководство мастерской Вучетич. Какие работы он выполнил и где они установлены, было загадкой. Кто-то рассказал, что несколько его скульптур украшали какое-то правительственное здание в Минске, но во время войны оно было разрушено и работы Керзина погибли. Но Керзин якобы прятал у себя в мастерской партизан и даже был за это награжден орденом. Что было доподлинно известно, так это то, что его дипломной работой был «Пан». Фотография этого «Пана» была опубликована в журнале «Нива», и мы с интересом рассматривали каждый волосок на козлиных ногах.

Для того чтобы вылепить этого Пана, Керзин держал целый год у себя в мастерской живого козла. Говорят, что войти к нему в мастерскую было невозможно. Кроме того, Керзин обожал своего учителя Гуго Романовича Залемана, о котором он говорил нам всякий раз, доставая из нагрудного кармана пиджака маленькую стечку и начиная исправлять или заглаживать слезник в глазу трехметровой фигуры, когда у нее еще не были сделаны руки и ноги. Заглаживая слезник в глазу, он приговаривал: «Как говорил…» — и тут мы уже хором подхватывали: «…Гуго Романович Залеман». Он не обижался. Он вообще старался не замечать наших не очень деликатных замечаний в его адрес. А мы, как молодые идиоты, издевались над ним, как могли.

Он был маленьким, очень худеньким старичком, в толстых очках, с крючковатым носом, и если честно говорить, то не помогал, а мешал нам работать. Да, надо сказать, что руководить великовозрастными дипломниками, многие из которых прошли войну, было ох, как непросто.

Однажды Леша Далиненко, сделав какую-то халтуру на заводе «Монументскульптура», возвратился в мастерскую и сказал:

— Михаил Аркадьевич, а я видел сегодня на заводе вашу работу.

Пораженные, мы столпились вокруг Керзина. Он был явно смущен и начал что-то говорить о потере мастерства бронзолитейщиков.

— Вот раньше делали намного лучше.

— А что же это за работа? — продолжали расспрашивать мы.

— Она называется «Памяти павших героев», — объяснил Далиненко.

«Ничего себе, дает старик, — подумали мы, — сделал такую серьезную работу, а нам ни слова».

— А что же там изображено? — допытывались мы.

— А это такая маленькая бронзовая табличка, на которой написано: «Памяти павших героев», а внизу — пальмовая ветвь, — объяснил Леша.

Смущенные, мы молча разошлись к своим работам. Очень не хотелось обижать старика. Он постоял посреди мастерской, опустив плечи, маленький и печальный, и вскоре ушел.

К сожалению, лишь много позже я узнал, что он происходил из известной московской музыкальной семьи Керзиных, которая еженедельно проводила у себя дома музыкальные вечера: на них побывали все самые известные московские музыканты того времени. Михаил Аркадьевич был абсолютно интеллигентным и широко образованным человеком, да еще и с потрясающей памятью, и мог бы нам, безмозглым оболтусам, рассказать очень многое и научить многому. Всему, кроме практической помощи в области скульптуры.

Спустя лет десять или двенадцать, во время просмотра какой-то выставки, он отвел меня в сторону и прочитал очень кстати наизусть длинное стихотворение Апухтина, а ему было уже больше девяноста. К этому времени он разработал для себя специальную систему питания и поведения. Он съедал много лимонов, очень экономил энергию. Наблюдать за тем, как он преодолевал расстояние от своей квартиры на Литейном дворе до главного здания Академии художеств, было очень забавно. Сделав небольшой шажок вперед, он придвигал вторую ногу на длину ступни, потом повторял то же самое с первой ногой, и маленькими шажками, даже не шажками, а просто перетягиванием ног на тридцать — сорок сантиметров он двигался вперед, затрачивая на небольшое расстояние часы.

Я не был на его похоронах. И очень жалею, что посчитал тогда что-то более важным. Теперь воспоминания о Михаиле Аркадьевиче рождают у меня самые теплые чувства. Он продолжал преподавать до девяноста восьми лет и, говорят, всегда очень толково и интересно выступал на заседаниях ученого совета и при обходе мастерских.

Глупо, что мы прозевали этого человека, не расспросили его, не узнали от него то, что, возможно, никто никогда не видел.

Когда у Пинчука кончилась мрачная полоса в его жизни, отнявшая у него, я уверен, очень много сил, здоровья и нервов, его опять пригласили в институт руководить творческой мастерской. Я уже окончил институт, и он опять попросил меня помочь в работе. Он выполнял восьмиметровую фигуру Ленина для города Красноярска. Меня всегда удивляло то, что, казалось бы, у него были серьезные причины быть недовольным советской властью, но он остался, если так можно сказать, верным ленинцем. Если, например, студенты начинали кампанию против какого-нибудь несправедливого решения ректората, он вполне серьезно говорил: «Здесь пахнет долларом».