Такая долгая жизнь. Записки скульптора

Его поездка в молодости в Мексику и знакомство с современным мексиканским искусством нисколько не поколебали его убеждения в верности принципам соцреализма. Вот и Ленин для Красноярска — добротный памятник того времени. Со сходством, со всеми складками — только очень большой. Работал он, как я уже говорил, медленно и тщательно. В результате каркас глиняной фигуры, который опирался на два здоровых бревна, начал от соприкосновения с глиной постепенно подгнивать. Наконец, на какой-то вторник летнего дня был приглашен художественный совет Министерства культуры СССР. Оставалось доделать незначительные мелочи: складки брюк, ботинки.

В субботу Пинчук уехал на дачу, а я работал в мастерской один. Работы оставалось еще на один день. Вечером я тоже уехал на дачу, а в воскресенье, как все студенты, решил: все доделаю в последний момент, благо есть еще понедельник. В понедельник, когда я вошел в мастерскую, мне показалось, что там взорвалась бомба. Фигуры Ленина не было. Посреди мастерской лежала громадная куча глины. Видимо, фигура, падая, зацепила стеллажи со скульптурой, стоявшими вдоль стен, и они тоже обрушились. Поэтому из кучи глины торчали какие-то головы, ноги, торсы известных деятелей партии и правительства. Если бы я и приехал в воскресенье в мастерскую заканчивать ботинки, меня, наверное, недели две выкапывали бы из этой кучи…

Интересно, что в эти же дни в Москве упала двухметровая фигура Ленина и убила скульптора П. А здесь все-таки было восемь метров.

Я больше не принимал участия в этой работе, занялся дрезденским памятником, а Пинчуку помогали скульпторы Чаркин и Ишханов (теперь они оба академики). На открытии памятника Ленину Долгих, первый секретарь Красноярского обкома, идучи на трибуну, сказал: «Ну что, надо сказать пару слов», после чего вытащил из кармана толстую пачку исписанных бумаг и больше часа читал выступление.

Беспартийный Натан Альтман и мое вступление в кандидаты

Дом творчества в Комарово уже давно не существует, так же как не существуют другие дома творчества — в Паланге, в Гурзуфе, в Юрмале и других прекрасных местах. Там, где стояла столовая, проходит шоссейная дорога, которую расширили за счет нашей территории.

И это грустно. Не только потому, что надо где-то летом отдохнуть, а негде. Нет! У большинства тех, кто жил в Комарово, появились собственные дачи, а если нет дачи, то есть возможность поехать на отдых в любую страну — хоть на край земли. Грустно, что из-за отсутствия таких, может быть, не очень комфортабельных домов отдыха сократилась возможность общения с интересными, а иногда и удивительными людьми.

Как не вспомнить Натана Исаевича Альтмана? Мы гуляли с ним вечерами по пустынному берегу Финского залива, и он рассказывал о том, с каким восторгом принял он революцию и даже получил разрешение рисовать Ленина в его кремлевском кабинете. Ленин не возражал против присутствия художника, но говорил, что он не будет позировать, а будет продолжать работу.

Следовательно, в те годы Альтман был уже признан достаточно крупным художником, если ему поручили такое ответственное задание. Потом за попытку создания своеобразных произведений его подвергли остракизму, назвали формалистом и лишили всяческой поддержки и заказов. Безусловно, сыграло свою роль и то, что он несколько лет провел в Париже.

— У меня достаточно много работ, из которых я мог бы сделать интересную выставку в Союзе художников, — говорил Альтман своим квакающим голосом, — но это, сами понимаете, невозможно.

Альтман носил элегантный твидовый пиджак, рубашку в розовую клетку, галстук-бабочку, в руке трость. Избавиться от французского грассирования он никак не мог. Небольшого роста, со смуглым выразительным лицом, в больших роговых очках, он резко отличался от любимых нашей властью «посконных» и «домотканных» русопятых художников.

Как-то, несколько лет спустя, когда я был уже заместителем председателя Союза художников, я зашел в его крохотную мастерскую на переходе от дома Союза художников в художественный фонд, которую ему предоставила театральная секция. Альтман сидел посреди мастерской и обрабатывал стамеской круглую доску. По стенам друг на друге стояли макеты декораций к спектаклям.

— Что вы делаете? — поинтересовался я.

— Табуретку. Надо же чем-нибудь заниматься.

«У меня нет звания, но у меня есть имя», — с усмешкой говорил он. Альтман знал себе цену. К моему стыду, я был тогда уже заслуженным художником РСФСР.

Однажды я встретил его у дверей партбюро союза. Он не решался войти туда. В руке Альтман держал напечатанный на машинке официальный бланк.

— Здесь написано что-то по-немецки. Переведите, пожалуйста.

Это было официальное письмо из немецкой Академии искусств, где сообщалось, что он избран там почетным членом.

Я подозреваю, что он уже сам перевел этот текст. Когда я сообщил об этом факте нашему руководству, никого это не заинтересовало. Не помню точно, но мне кажется, что его даже не поздравили.