Такая долгая жизнь. Записки скульптора

После завершения заседаний на торжественном банкете по поводу окончания съезда помощник коменданта Кремля жаловался, что он обнаружил: в зале заседания тринадцать наушников срезано — а наушники тогда были большой редкостью, и ими был оснащен только зал заседаний Кремля.

Похоже, что начало демократических преобразований было положено во время Первого съезда Союза художников СССР.

Я присутствовал на всех съездах, но в памяти осталось только несколько ярких выступлений — Мыльникова, Моисеенко и, пожалуй, Пластова, который рассказывал, как он писал этюды у себя в деревне, а стоявшие за его спиной мужики спрашивали:

— Ну, и сколько же тебе за такую картину платят?

— По пять рублей, — отвечал Пластов, понимая, что если он назовет настоящую цену, то его односельчане придут в ужас.

Мужики постояли-постояли, покачали головами и, тяжело вздохнув, сказали:

— А ведь все с нас!

Выступления Мыльникова были всегда острыми, эмоциональными и очень выразительными по форме. Он не стеснялся высказывать мысли, если они даже расходились с официальной точкой зрения. Он мог один поднять руку и проголосовать против всех, если был не согласен с решением по какому-либо вопросу. При этом он прекрасно знал историю искусства и всегда старался выступать в защиту классического наследия.

Как-то после того, как он сделал занавес в Кремлевском дворце с известным профилем Ленина, Косыгин пригласил его сделать роспись в Казаковском интерьере. Несмотря на то что это было очень почетное задание, Мыльников отказался, объяснив, что современная живопись не должна портить классический зал.

Много лет мы проработали с ним в президиуме правления Ленинградского союза художников. Мне всегда было интересно слушать его выступления на собраниях, на приеме выставок, его соображения по проблемам искусства и его оценку отдельных работ.

Интересно было наблюдать за спорами между двумя самыми крупными художниками — Мыльниковым и Моисеенко. Они всегда придерживались противоположных точек зрения. И оба были очень убедительны.

Моисеенко не был, если можно так сказать, консерватором в вопросах искусства! Он позволял своим студентам (а оба художника были руководителями творческих мастерских) заниматься поисками формальных цветовых решений, он был более эмоционален и не столь прагматичен, как Мыльников. На его выступлениях на съездах художников зал заседания также забивался до отказа. Мыльников всегда был уверен в своей правоте, а Моисеенко всегда сомневался. Высказав мнение по поводу какой-нибудь работы, он говорил мне тихонько:

— А может быть, я не прав?

Во время войны Моисеенко попал в плен, и, мне кажется, оттого — во всяком случае, в первые годы после возвращения в институт, когда он вернулся для защиты дипломной работы, — он чувствовал какую-то неуверенность в своей судьбе.

Только на одной из последних персональных выставок, которая проходила в Русском музее, там впервые экспонировалось несколько глубоко трагических композиций, рассказывающих о судьбе пленных солдат.

Он был мягче Мыльникова, наверное, добрее, его произведения носили более эмоциональный характер, хотя тематика его картин была иногда более патриотичной, чем у Мыльникова: «Красные пришли», «Ковпак» и другие. Но я не исключаю, судя из моего опыта, что война для тех, кто прошел ее, оставалась на долгие годы основ ной темой в работе.

На съездах любили слушать и выступления ленинградского художника Ярослава Николаева. Ярослав Сергеевич, так же как Мыльников и Моисеенко, был беспартийным, выступал очень эффектно и остроумно. Пожалуй, не так глубоко, как Мыльников и Моисеенко, но слушать его было интересно.

Николаев во время блокады писал замечательный, глубоко трагичный автопортрет. Я сам пережил блокаду и хорошо помню выражение глаз умирающего от голода и замерзающего человека. Этого одного портрета, на мой взгляд, достаточно, чтобы считать Николаева большим мастером.

Он всегда поддерживал прогрессивные начинания в искусстве молодых художников. Был он худ, высок, обладал артистической внешностью, чем-то напоминал белогвардейского офицера. Уже после его смерти появилась версия, трудно доказуемая из-за отсутствия документов, которые, если и были, скорее всего, уничтожены, а живых свидетелей, естественно, не осталось. А версия такая: будто Ярослав Сергеевич был побочным сыном великого князя Николая Николаевича. То, что у князя был побочный сын, художник Ярослав, доподлинно известно, да и даты рождения совпадают.

Как-то мне позвонили с телевидения и попросили найти для выступления какого-нибудь художника, который принимал участие в Гражданской войне. Я сразу же вспомнил о Николаеве. На следующий день я встретил его в коридоре Союза художников.

— Ярослав Сергеевич, не могли бы вы в пятницу выступить на телевидении и рассказать что-нибудь о Гражданской войне? — я знал, что он любил выступать, и надеялся, что и на этот раз Николаев не откажется.

— С удовольствием, — не раздумывая ответил он.

Я рассказал, как попасть на студию, кто его будет там встречать, и попрощался с ним. Уходя, я обернулся и вдогонку крикнул: