Такая долгая жизнь

«За последние 26 лет не было более последовательного противника коммунизма, нежели я. Я не возьму ни одного своего слова, сказанного против коммунизма, но сейчас я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли… Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся — да, ибо бывают времена, когда молятся все, — о безопасности своих близких… Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства существования с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина… Я вижу также серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся, подобно тучам ползущей саранчи. Я вижу в небе германские бомбардировщики и истребители с еще не зажившими рубцами от ран, нанесенных им англичанами, радующиеся тому, что они нашли, как им кажется, более легкую добычу…»

— Да, Юрас, заварилась большая каша… Вряд ли и мы, Америка, устоим в стороне. Это мировая война! — сказал Брэндэндж.

Топольков молчал. Давно уже он ощущал, чувствовал приближение войны. Но настроения, царившие в советском посольстве в Берлине, не могли не коснуться и его. Как многие, он считал, что если война и будет, то не сегодня, не завтра. И вот она началась…

Всю дорогу от Ростока до Берлина, проезжая через многочисленные города и деревни, Топольков ждал, надеялся увидеть людей, которые бы вышли с протестом против войны на улицу. Но повсюду было тихо. Везде царил образцовый немецкий порядок — «орднунг».

Несколько раз патрули останавливали машину, но, увидев в руках Брэндэнджа американский дипломатический паспорт, брали под козырек и беспрепятственно пропускали их. Без особых помех им удалось добраться до Берлина. В Берлине тоже было тихо. И безлюдно. Только у советского посольства на Унтер-ден-Линден стояло много эсэсовцев.

Остановиться здесь Брэндэнджу не разрешили, и американцу пришлось проехать дальше.

— Я выйду здесь, Энд, — сказал Топольков.

— Юрас, может, поедем в наше посольство?

— Нет, Энд! Я должен быть со всеми. — Топольков протянул Брэндэнджу руку, и тот крепко пожал ее.

Не успел Топольков выйти из машины, как к нему направились трое эсэсовцев.

— Аусвайс! — тоном приказа сказал старший по званию. Топольков протянул свое журналистское удостоверение.

— Господин Тополькоф? Следуйте за нами.

— У меня дипломатическая неприкосновенность…

Эсэсовец только пожал плечами. Двое других грубо втолкнули Юрия Васильевича в подкативший «опель», машина круто развернулась и помчалась к Александерплац… «В гестапо!» — мелькнуло у Тополькова. Ему показалось, что за ними следует машина Брэндэнджа. Он пытался обернуться, но получил удар сзади:

— Не оборачиваться!

Тогда Топольков скосил глаза в боковое зеркало и увидел машину Брэндэнджа.

У здания полиции на Александерплац «опель» остановился. Тополькова вывели из машины. Брэндэндж тоже остановился на некотором расстоянии от здания и, как показалось Тополькову, сжал кулак в революционном приветствии: «Рот фронт».

— Смотреть прямо! — крикнул эсэсовец.

Топольков не мог ответить американцу. «По крайней мере, Брэнд сообщит, что меня схватили», — подумал Юрий Васильевич, входя в здание государственной тайной полиции на Александерплац.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В июне сорок первого года фортификационные батальоны сдали Киевскому военному округу Перемышльский укрепленный район.

Приемная комиссия, в составе которой был и бригадный комиссар Щаренский, дала высокую оценку оборонительным сооружениям укрепрайона.

Район представлял собой полосу прикрытия с полевыми укреплениями и заграждениями, главную полосу с долговременными узлами обороны и тыловую оборонительную полосу с сооружениями полевой фортификации.

По плану прикрытия государственной границы в угрожающий период на линии приграничных укрепленных районов должны были развернуться полевые войска, которые вместе с войсками гарнизонов укрепрайонов образовали первый эшелон, прикрывающий развертывание основных сил Красной Армии.