Такая вот любовь

– Выяснилось, что я не могу быстро рисовать. Я просто не умею торопиться. И, по мере расширения нашего бизнеса, стал отставать от графика. Я перешел от рисования на четырех листах бумаги и приклеивания баннера с помощью клеевого пистолета и валика к рисованию на панелях, которые поднимали кранами. Затем, как я уже говорил, в мастерскую прибыла огромная квадратная коробка, а в ней лежал образец виниловой рекламы, созданной на компьютере, – рекламный баннер целиком. У меня скрутило живот. Долгое время винил стоил чересчур дорого для нашей маленькой фирмы, но постепенно подешевел. Чем больше я работал на компьютере, тем чаще мне казалось, что мои баннеры распадаются на части. Однажды теплым декабрьским днем Коди сообщил мне, что это моя последняя рисованная реклама. С этих пор мне надлежит работать только на компьютере.

Джон Милтон опять перевернулся на спину.

– В тот день я наблюдал естественное разветвление единого целого надвое. Однажды, когда я еще учился в школе, Коди показал мне раздвоенный ствол дерева за кафе «Молочная королева» и произнес: «Это называется ветвление». Именно это произошло с моим ремеслом: работа пошла по стремительному прогрессивному пути, а мое сердце – по какому‑то другому. Мне нравится слово «ветвление». Вообще нравится идти одним путем, когда все остальные идут другим. До того дня у меня не было никакого жизненного плана. Того, ради чего надо работать. Я сообщил Люси, что винил наступает и заработок мой упадет. И дал ей меньше денег. Потом получил прибавку, о которой не упомянул. Выяснилось, что компьютерные баннеры у меня выходят не хуже, чем настоящие.

Анджелина села, разглядывая щит.

– Вы будто заключили лес в рамку. Будто… – Она запнулась. – Это странно. Мои глаза… Они стремятся сфокусироваться на маленьком прямоугольнике, через который я могу взглянуть на лес, но виден‑то лишь небольшой его кусочек… – Ей казалось, она пытается сложить какой‑то неимоверной сложности пазл.

Джон Милтон снова повернулся на бок, лицом к ней.

– Я хочу зарыться лицом в твои волосы.

Анджелина вздохнула, пытаясь совладать с собой. Но взглянуть на Джона Милтона так и не решилась. Перед ними пробежала белка. Анджелина запрокинула голову.

– Небо такое голубое.

– Но я никогда не пользуюсь мелком с ярлычком «небесно-голубой». Использую обычный синий. И даже это неправильно. Можно подумать, что для неба назначили один-единственный голубой мелок. А небо такое большое, и оно повсюду.

– Я бы хотела еще раз взглянуть на акварели Люси.

Джон Милтон сел, задев ее.

– Каждое утро перед рассветом, – проговорил он, устремив взгляд в бесконечную синь, – я забираюсь на рекламный щит с термосом кофе. И наблюдаю за тем, как темнота уступает место свету и ночь превращается в день. Я всегда нахожусь там, когда это происходит. Когда открывается огромная картина. В этот самый момент.

Слышать это было непереносимо. Анджелина потянулась пальцем ко рту Джона Милтона, словно пытаясь запихнуть обратно прозвучавшие слова, но на полпути передумала и просто провела по его обветренным губам. Затем встала, отряхнула пальто и начала спускаться с пригорка. Когда она оглянулась, Джон Милтон все еще лежал на земле лицом к рекламному щиту, но, пока она смотрела на него, перевернулся на живот и поймал ее взгляд.

Анджелина снова вошла в фиолетовую дверь.

Глава 45

В трейлере Люси Анджелина ощутила странную скованность, хотя ожидала, что будет комфортнее. Сунув руки в карманы пальто, она села за кухонный стол. Внезапно ей стало ужасно жарко, она сбросила пальто и застыла с безвольно повисшими руками. Поднялась и, подобрав пальто, пошла по коридору, опасаясь, что с тех пор, как она побывала здесь в прошлый раз, маленькие разноцветные листки утратили свою магию.

Очутившись в спальне Люси, Анджелина, громко стуча ботинками по линолеуму, направилась к трем вертикальным листкам, приклеенным скотчем к двери шкафа-купе. На каждом был изображен один и тот же трехэтажный дом на дереве. На верхнем рисунке желтое солнце поднималось из правого угла; на среднем оно зависло ровно посредине; на нижнем – садилось в левом углу.

Анджелине захотелось нырнуть в эти рисунки как в океаны, ведущие в другие миры, другие жизни. Она зачем‑то желала попасть туда, но зачем?

Шкаф-купе был пуст, если не считать старой обувной коробки на полу. Анджелина наклонилась и подняла крышку. Внутри лежали сотни конторских карточек. Маленькие афишки, о которых ей рассказывала Люси. Некоторые были совсем детские, иные умело проработаны. Пестрые, одноцветные, черно-белые, много красных. Головы, руки, ступни, пальцы рук и ног. Свиные хвостики и собачьи уши. Птенцы, ветви деревьев, части столов, стульев, проблески неба. Лучи восходящего солнца. Некоторые с надписями. На многих значилось: «Для мамы».