Такеси Ковач

Днем я старался как можно меньше выходить на палубы и смешиваться с другими пассажирами. Это все равно была непривлекательная компания: три перегоревших и озлобленных деКомовца, направляющихся на юг — может, домой, может, просто к солнышку; суровый торговец паутинными медузами и его телохранитель, сопровождавшие поставку масла в Ньюпест; молодой священник Нового откровения и его аккуратно замотанная жена, поднявшиеся на борт в Эркезеше. Еще шесть незапоминающихся мужчин и женщин, которые сторонились людей даже больше меня и отворачивались, если с ними заговорить.

Какое-то социальное взаимодействие было неизбежно. «Дочь гайдука» — небольшое суденышко, по сути, буксир, приваренный к носу четырех двойных грузовых капсул и могучему движку ховерлодера. От передних палуб между капсулами и по бокам от них шли галереи на двух уровнях к узкому наблюдательному пузырю сзади. Маленький жилой отсек был битком набит. Сразу же начались свары, в том числе из-за украденной еды, которые Джапаридзе пришлось оборвать угрозами высадить пассажиров в Эркезеше, но, когда Шафрановый архипелаг остался позади, все уже обвыклись и успокоились. Я поучаствовал в паре натянутых бесед с деКомовцами за едой, попытался проявить интерес к их историям неудач и выпендрежу про приключения в Нечистой. От торговца маслом медуз я наслушался лекций о пользе для рынка программы экономии режима Мексека. Со священником я не разговаривал вовсе, потому что не хотелось потом придумывать, где прятать его тело.

От Эркезеша до залива мы добрались быстро, а там не встретили ни следа шторма. Я обнаружил, что меня вытеснили со всех излюбленных мест для размышлений, когда остальные пассажиры высыпали насладиться теплой погодой и солнцем, на котором можно было загореть. Как их не понять — небо стало по-настоящему голубым от края до края, Дайкоку и Хотей светили высоко и ясно. Сильный ветер с северо-востока освежал на жаре и поднимал брызги с мятой поверхности моря. На западе волны едва слышно разбивались в пену об огромные изгибающиеся рифы, предвещавшие неизбежное появление побережья Кошутского залива на юге.

— Красота, правда? — спросил тихий голос у перил рядом со мной.

Я скосил глаза и увидел жену священника — все еще в шарфе и облачении, несмотря на погоду. Она была одна. Ее лицо — та часть, что я видел, — обратилось ко мне из туго затянутого кружка шарфа, закрывавшего ее ниже рта и выше лба. Лицо было покрыто потом от непривычной жары, но казалось вполне уверенным в себе. Она зачесала волосы так, чтобы из-под ткани не выбивалось ни пряди. Очень молодая, наверное, вчерашний подросток. А также, осознал я, беременная, несколько месяцев.

Я отвернулся, вдруг поджав рот.

Сосредоточился на виде за бортом.

— Никогда не путешествовала так далеко на юг, — продолжила она, когда увидела, что я не собираюсь поддаваться ее первому гамбиту. — А вы?

— Да.

— Здесь всегда так жарко?

Я мрачно взглянул на нее.

— Не жарко, просто вы одеты не по погоде.

— А. — Она положила руки в перчатках на перила и как будто принялась их изучать взглядом. — Вы не одобряете?

Я пожал плечами.

— При чем тут я. Мы живем в свободном мире, вы разве не слышали? Так сказал Лео Мексек.

— Мексек, — она изобразила плевок. — Такой же коррумпированный, как и остальные. Как все материалисты.

— Да, но надо отдать ему должное. Если его дочь изнасилуют, он вряд ли забьет ее до смерти за то, что она его опозорила.

Она поморщилась.

— Вы говорите об отдельном случае, это не…

— Четырех, — я жестко поднял пальцы перед ее лицом. — Я говорю о четырех отдельных случаях. И это только в этом году.

Я увидел, как ее щеки пунцовеют. Она опустила взгляд на свой выдающийся живот.

— Те, кто громче всего защищают Новое откровение, не всегда так же пылко его исповедуют, — пробормотала она. — Многие из нас…

— Многие из вас корчатся, но терпят, надеясь получить хоть что-то ценное от не самых психопатических директив вашего гиноцидального вероучения, потому что не хватает мозгов или смелости создать что-то новое. Я знаю.

Теперь она покраснела до самых кончиков старательно укрытых волос.

— Вы ошибаетесь на мой счет, — она коснулась своего шарфа. — Я сама это выбрала. Свободно. Я верю в Откровение.

— Тогда вы глупее, чем кажетесь.

Возмущенное молчание. Я воспользовался им, чтобы обуздать вспышку ярости в груди.

— Значит, я глупая? Я глупая потому, что выбрала скромный образ жизни? Потому что не выставляю себя напоказ, как эта потаскуха Мици Харлан и ей подобные, потому что…

— Слушайте, — сказал я холодно, — может, поупражняетесь в этой своей скромности и просто закроете свой женственный ротик? Мне правда все равно, что вы думаете.

— Вот видите, — ответила она, ее голос вдруг налился пронзительностью. — Вы вожделеете ее, как остальные. Вы поддались ее дешевым чувственным уловкам и…

— Ну хватит. На мой взгляд, Мици Харлан тупая поверхностная шлюшка, но знаете что? Она хотя бы распоряжается своей жизнью как хозяйка. А не пресмыкается у ног любого бабуина, который может отрастить бороду и внешние половые органы.

— Вы назвали моего мужа…