Такое долгое странствие

Густад взял чай и отошел от киоска. Он налил чаю в блюдце, подул и отпил глоток. Обжигающее варево было крепким и сладким. Несмотря на грязную чашку, оно приятно согрело пищевод. О, вокзальное чаепитие – это отдельное удовольствие, не столько из-за чая как такового, сколько из-за действа, из-за статуса наблюдателя, который оно давало. Густад рассеянно наблюдал, как семья из четырех человек устраивалась под настенными часами. Как только развернули спальную подстилку, отец семейства мгновенно уснул, чтобы «перехитрить» обстоятельства, срывавшие его планы. Жена прикорнула у него в ногах, прижимая к груди младенца. Старший ребенок клубочком свернулся рядом с отцом. Их временное прибежище окружала стена, выстроенная из багажа. Неподалеку от них какая-то женщина разожгла керосинку, чтобы готовить чапати. Члены ее семьи поглощали жгучее мясное рагу из блестящих коробочек, сделанных из нержавеющей стали.

Дежурный службы безопасности вокзала подошел к керосинке, без единого слова наклонился и загасил пламя.

– Ой-ой-й! – закричала женщина. – Что вы делаете? – Храня суровое молчание, охранник указал на щит, где перечислялось все, что запрещено делать на вокзале. – Я бедная женщина, читать не умею.

Охранник снизошел до вербального общения и прочел ей, чтó запрещено законом.

– Что это за закон такой, – запротестовала женщина, – который не разрешает мне приготовить чапати для своих детей?

– А если из-за чапати для ваших детей тут все загорится, что тогда?

С жутким шипением и треском ожил громкоговоритель, из него послышался пронзительный гул. Вокзал замер. Прекратился звон посуды в чайном киоске; замолчали мальчишки – продавцы газет, во внезапно наступившей тишине спавший на подстилке мужчина проснулся и сел с испуганным видом. Все ждали, что объявит голос сверху. Шипенье и треск принесли плоды: «Внимание, внимание, внимание! Раз, два, три, четыре. Внимание. Эк, до, тин, чар»[285]. Душераздирающий вой. Потом снова голос, хриплый и неразборчивый, неисправная радиосистема глотала большую часть слов. Те, что выживали, выскакивали, как виноградные косточки, которые небрежно выплевывал динамик громкоговорителя: «Пассажиров про… освободить платф… и ждать в… прибывает поезд… к этому времени… ажиры с билетами могут… платформы».

Лишь небольшие ручейки пассажиров потянулись с платформ, остальные продолжали стоять насмерть рядом со своим багажом. Служащих вокзальной безопасности послали освобождать перроны. Вооруженные винтовками солдаты патрулировали сортировочный двор, осматривали пути и сигнальные будки.

Густад вернул пустую чашку на прилавок и купил газету. Заголовки сообщали о забастовке. Министр путей сообщения обещал, что движение по основным направлениям будет поддерживаться силами управленческого персонала и армии.

Это значит, что поезд Бомбей – Дели все же пойдет, подумал Густад. Он углубился в газету, первую, какую он купил после ссоры с идиотом-собачником, когда их тщательно сбалансированный семейный бюджет улетучился как дым.

* * *

По громкоговорителю объявили: на седьмой платформе сейчас начнется посадка на поезд вне расписания до Нью-Дели.

Густад сложил газету и поспешил к узкому горлышку прохода на платформу номер семь. Со своей маленькой сумкой он имел преимущество перед семьями с сундуками, постельными скатками, плитками, кухонными принадлежностями, люльками, деревянными клетями и хрупкими глиняными сосудами с питьевой водой. Состав еще не подали. Кули[286] в красных рубашках деловито сновали в толпе пассажиров. «Резверд! Резверд, места! Десять рупий, ризверд!» Один из них подошел к Густаду. «Сааб? Нужно ризверд место?»

– Это поезд вне расписания, – сказал Густад, – какие тут могут быть зарезервированные места?

– Да-да, но я найду для вас ризверд место. Вы заплатите десять рупий, только если останетесь довольны, – предложил кули.

Густад огляделся: окружавшей толпы было вполне достаточно, чтобы заполнить пять составов.

– Ладно, – сказал он.

Кули повел его вдоль перрона, поставил в определенном месте и велел ждать.

– Ваш вагон остановится здесь, – объяснил он, – никуда не уходите. – Он указал на свой медный наплечный браслет: – Запомните: номер триста восемьдесят шесть, – и помчался к сортировочному двору.

Вскоре задним ходом к перрону подали пустой состав, в каждом окне торчал кули в красной рубахе и белом тюрбане. Не дожидаясь полной остановки поезда, люди начали забрасывать свои пожитки внутрь через окна и прыгать на подножки. Краснорубашечники, еще на сортировочном дворе захватившие места для продажи, громко кричали: «Ризверд место! Десять рупий!»

Густадов носильщик помахал ему и указал на свой браслет.

– Три восемь шесть! Не волнуйтесь, сааб, не спешите, ваше место вас ждет.

Купе было уже почти заполнено. Три-восемь-шесть взял у Густада сумку и сунул ее под сиденье, не вставая. Густад достал бумажник и протянул ему оговоренную банкноту. Носильщик встал, Густад сел.