Такое долгое странствие

Притворяясь спящим, он, кряхтя, поворачивается на бок и ударяется при этом плечом. Остаток ночи его никто не беспокоил.

Ближе к рассвету становится холодно. Более низкие широты остались позади. Мечтая об одеяле, о том, чтобы оказаться в своей постели, он обхватывает себя руками, подтягивает колени к животу и снова засыпает.

Его разбудил свет, проникший через вентиляционную решетку. Ощущение тепла на лице перенесло его в другое время. Вдруг все сомнения насчет поездки в Дели рассеялись, как ночная тьма, оставшаяся где-то там, на убегающих назад рельсах. «Мы с Джимми во дворе, молимся. Первый свет дня осеняет нас. Наконец мы все выясним между собой и исправим».

Густаду казалось, что последние мили поезд преодолевает невыносимо медленно. На следующей остановке он спустился вниз, потирая замерзшие ладони. Некоторые пассажиры ночью сошли, и в купе стало гораздо просторней.

– Доброе утро, – приветствовал он багажного пассажира, у которого оказался синяк под глазом. – Что случилось?

– Ничего, все в порядке. Ночью пошел в туалет и споткнулся о чемодан или еще обо что-то. Ударился лицом.

– Таковы уж эти переполненные поезда, что поделаешь. Большое спасибо вам за ночлег. Я так чудесно выспался, – сказал Густад.

Вдоль вагонов шел разносчик чая с дымящимися стаканами в металлической решетчатой клети. Густад взял два. Багажный пассажир потянулся за деньгами, но Густад расплатился сам. Горячий стакан согревал руки. Бедный парень, подумал он, принуждает себя жениться, чтобы порадовать родителей. И бедная та женщина, какой бы она ни оказалась.

Раздался предупредительный свисток. Разносчик чая вернулся за своими стаканами. Густад протянул свой, недопитый.

– Допивайте, допивайте, – сказал разносчик. – Время еще есть.

Свисток прозвучал снова, и поезд тронулся.

– Допивайте, допивайте, – кричал разносчик, бегом двигаясь параллельно вагону, – еще есть немного времени.

Густад поспешно сделал несколько глотков. Похоже, он больше волновался о том, что не успеет вернуть стакан, чем разносчик – о том, чтобы получить его обратно. Стакан перешел из рук в руки в самом конце перрона.

Глава восемнадцатая

I

О, как приятна боль, которую испытываешь, когда снова получаешь возможность переставлять ноги: левой-правой, левой-правой. Но Джимми в тюрьме, должно быть, чувствует… И здесь солдаты. Левой-правой, левой-правой. На железнодорожном вокзале. Со своими огромными рюкзаками за спиной, наклоняющиеся вперед для равновесия, они похожи на гигантских черепах, вставших на задние конечности. У них был бы совершенно мирный вид, если бы не ружья.

Он провел растопыренными пальцами по волосам, пытаясь кое-как причесать свою жесткую, как клубок проволоки, шевелюру, и осмотрел одежду, покрывшуюся слоем красно-коричневой пыли за долгие часы езды в поезде через сельскую местность. Попробовал стряхнуть ее, но она была везде: под воротником, под манжетами, в рукавах, под ремешком часов, она забилась в ноздри и угнездилась там, как большая толстая чиперо[291]. В горле першило. Все отчаянно чесалось, внутри носков, под судрой. Песчинки деловито ползали, исследуя его кожу бесчисленными маленькими ножками и коготками, оповещая о своем раздражающем, царапающем, беспокойном присутствии. Так же как вопросы о Джимми в его голове.

Он вошел в зал ожидания и проследовал вглубь, к туалетам. Косясь на грязные лужи от прохудившихся труб, переполненные унитазы и всеобщую неопрятность, он ждал своей очереди к умывальнику.

Ледяная вода делийского декабрьского утра остро жалила. Но чудесно бодрила. Так мы моем наши лица, наши лица, наши лица…[292] Он прополоскал горло и сплюнул. А вот так мы сплевываем пыль холодным утром… Хорошо, что Дильнаваз проверила мои вещи и настояла на полотенце. Он вытер грудь и спину. Почувствовал себя лучше, смахнул приставшие песчинки, надел чистую судру и рубашку, прошел обратно через зал ожидания и сел в авторикшу.

Трехколесное средство передвижения маневрировало в транспортном потоке, вынужденно меняя дорожные полосы, при этом Густада бросало из стороны в сторону. После сорока минут такой тряски они остановились у невзрачного серого здания. Поездка взболтала все его внутренности до основания, так же как мысли о Джимми – его мозг.

– Это то самое учреждение?

– Да, сааб, оно и никакое другое, – ответил водитель.

Густад на нетвердых ногах вышел и расплатился, его немного мутило. После того как его такси, тарахтя, отъехало, он почувствовал себя совершенно одиноким. Ему хотелось снова быть там, внутри, и ехать обратно на вокзал.

В помещении для посетителей он сверился с запиской, которую дал ему Гулям Мохаммед, и спросил мистера Кашьяпа. Ему велели подождать.

Полчаса спустя появился полицейский и сказал:

– Сааб ждет вас.

Густад встал и последовал за ним по коридору с каменным полом и грязными желтыми стенами до двери, на которой была именная табличка «С. Кашьяп». Дверь была приоткрыта.