Такое долгое странствие

Дариуш вернулся с крикетной тренировки как раз перед обедом, москиты тоже. Густад велел ему входить быстрее и закрыть дверь, пока это стихийное бедствие не заполонило всю квартиру. Дариуш шлепнул на пол связку газет, которую, по его словам, ему дали во дворе.

– Кто дал? Откуда ты взял все эти газеты? – спросил Густад, направо и налево отмахиваясь от москитов.

– Жасмин. Это она мне их дала, – промямлил мальчик.

– Кто? Говори громче, я не слышу!

Дариуш опасливо повторил имя, и Густад рассвирепел.

– Я запретил тебе разговаривать с дочкой идиота-собачника. Что было в голове у этой толстой падайри[145], когда она выносила тебе газеты из своего дома? Если он снова придет жаловаться, даже твоей матери не удастся избавить тебя от страшного наказания, уж я постараюсь! – Тут все внимание Густада переключилось на москитов, и он предложил Дильнаваз сшить москитные сетки для всех кроватей. А он сколотит рамы, с которых те будут свисать как пологи. – Когда я был маленьким, отец возил всю семью на отдых в Матеран, и там все кровати в отеле имели москитные сетки. Это было чудесно – ни одного укуса за всю ночь. Никогда в жизни я не спал так безмятежно. И в обеденное время никто тебе не докучал. Хозяин ставил, бывало, блюдо… – Он оборвал себя на полуслове, взбудораженный воспоминанием. – Ну конечно! Вот что нужно! Быстро неси большое блюдо. Самое большое, какое у нас есть.

– Зачем? – удивилась Дильнаваз.

– Неси, я покажу.

Она быстро сбегала в кухню.

– Это серебряное немецкое тали[146] годится? Оно самое большое.

– Идеально, – сказал Густад, расчищая место на столе, ставя мелкий круглый поднос под лампу и наливая в него воду. Когда поверхность воды успокоилась и стала неподвижной, отражение лампы в ней тоже застыло и призывно-ярко засверкало в середине подноса. Потом в воду начали падать москиты. Один за другим они отлетали от настоящей лампы и тонули в самоубийственной попытке добраться до иллюзорной, водяной. Почему-то она была для них притягательней той, что свисала с потолка.

Густад довольно потер руки.

– Видишь? Так делал хозяин отеля в Матеране!

Даже Дильнаваз радовалась, наблюдая победу над злобными маленькими насекомыми.

– Вот теперь можно спокойно поесть, – сказал Густад. – Пусть слетаются. Сколько угодно. Воды у нас для всех них хватит. – Поверхность воды в блюде уже была сплошь покрыта копошившимися крапинками. Он слил воду с подноса в раковину, снова наполнил его и приготовился к трапезе.

Но Сохраб отказался выходить из задней комнаты и садиться за стол. Дильнаваз умоляла его не усугублять ситуацию, а когда она сообщила Густаду, что Сохраб отказывается обедать, он лишь пожал плечами и ответил:

– Мне-то что?

Они принялись за обед без Сохраба. Москиты продолжали нырять, некоторые делали это так стремительно, что вокруг них вскипали крохотные фонтанчики. Впервые за последние недели обед прошел без того, чтобы хотя бы один москит упал кому-нибудь в тарелку.

* * *

Два дня спустя, пока Густад был на работе, Сохраб собрал свои немногочисленные вещички и ушел. Матери он сообщил, что договорился кое с кем из однокурсников пожить пока у них.

Дильнаваз была категорически против, говорила, что это невозможно, что его дом здесь, даже плакала.

– Отец хочет для тебя только лучшего, просто сейчас он очень расстроен. Не можешь же ты уйти из дома только из-за этого.

– Я сыт по горло его угрозами и всем прочим. Я не маленький мальчик, которого ему можно бить и наказывать. – Он пообещал, что будет навещать ее раз в неделю. Увидев, что переубедить его не удастся, она лишь спросила, надолго ли он уходит. – Это будет зависеть от папы, – ответил он.

Вечером она рассказала Густаду, что случилось. Скрыв боль и разочарование, он лишь небрежно повторил то, что сказал двумя днями раньше:

– Мне-то что?

Глава девятая

I

Всю следующую неделю, каждое утро, пока он возносил молитвы, две тревожные мысли кружили и вихрились у него в голове, словно опавшие листья, подхватываемые ветром: изнуряющая Рошан диарея и опасный пакет, спрятанный в закопченной кухонной нише. Была еще и третья, но он притворялся, будто ее не существовало.

На сей раз таблетки оказались бессильны, ни энтеровиоформ, ни более сильнодействующий сульфагуанидин не помогли. «Почему? Моя бедная девочка который уж день пропускает школу. А Джимми! Последний человек, о котором я мог бы подумать, что он втянет меня в нечто криминальное». Дул сильный ветер. Густад поглубже надвинул свою молельную шапочку. После короткого ночного дождя, добродушного предвестника приближающегося муссона, листья на розовом кусте были зелеными и свежими. Он не уставал удивляться выносливости своей розы, тому, как она год за годом стойко выживала на крохотном пыльном клочке земли, несмотря на решетки автомобильных радиаторов, мявших и ломавших ее стебли, и на детей, бессмысленно обрывавших цветки.