Такое долгое странствие

Густад сходил за садовыми ножницами. Он не выносил миссис Пастакию, но терпел ее ради мистера Пастакии и его старика-отца. Она отличалась любопытством, вспыльчивостью и склонностью к интригам, между тем как ее муж был человеком великодушным, прямым и терпимым. Оставалось лишь удивляться, как им удалось так долго прожить вместе и вырастить пятерых детей. Все свои недостатки, включая и дурное порой отношение к старику Кавасджи, миссис Пастакия списывала на свою мигрень. Случавшиеся в удивительно подходящие моменты приступы отправляли ее на весь день в постель, где она молча страдала, восполняя пробелы в чтении прошлых выпусков еженедельников «Ева», «Фемина» и «Филмфэар», а мистер Пастакия, вернувшись с работы, делал всю работу по дому. Он должен быть святым, думал Густад, чтобы терпеть это столько лет.

– Поздравляю, – сказала миссис Пастакия.

– С чем?

– Я слышала, вы сорвали крупный куш в лотерею. Как замечательно!

Вручая отросток цветка, Густад заверил ее, что, к его великому сожалению, она ошибается, и распрощался. Отломав несколько отцветших веточек, он понес их домой. Дильнаваз молча наблюдала, как он вышелушивал семена и замачивал их в воде. Вообще-то он испытывал предубеждение против цветка – потому, как она думала, что целебную силу растения открыла и разнесла об этом весть миссис Кутпитья. Но теперь он сам давал настой дочке, и Дильнаваз была ему за это благодарна.

Следующий день выдался еще более ветреным. Вернувшись с работы, Густад увидел, что ветви единственного в их дворе дерева мотает во все стороны.

– Рошан полегчало, только бы не сглазить, – сообщила Дильнаваз. – Хорошо, что ты вспомнил про цветок.

Он кивнул, довольный. «И Гулям Мохаммед вернется на этой неделе, я смогу передать ему сообщение, спросить, когда и где можно вернуть пакет».

Он заранее написал записку, сунул ее в конверт и заклеил его. Завтра он передаст свое послание через паанвалу Пирбхоя.

II

Спустя семь дней он снова отправился к «Птичнику», узнать, не пришел ли ответ. Пирбхой, сидевший, скрестив под собой ноги, на деревянном ящике перед своим большим медным подносом, сказал только, что Гулямбхай получил его сообщения, но больше ничего.

Прошло три недели. От Гуляма Мохаммеда – ни слова. В ночь на пятницу должна была начаться свирепая гроза с молниями, а за ней во всю силу обрушится муссон. Густад вышел во двор и оглядел небо. Посмотрел на запад, на тучи, сгустившиеся над Аравийским морем, втянул носом воздух: да, муссон приближается. После того как все легли спать, он посидел еще немного, читая газету. Беженцы продолжали прибывать. Официальная статистика называла цифру четыре с половиной миллиона, но репортер, вернувшийся из поездки по лагерям беженцев, писал, что на самом деле она ближе к семи миллионам. К следующему месяцу ожидалось десять. Четыре с половиной, семь, десять, думал Густад, какая разница? В любом случае это слишком много людей, чтобы прокормить их стране, которая не способна прокормить себя. Может, партизаны скоро победят? Если бы я только мог помочь Джимми!

Он проверил результаты крикетных матчей и отбросил газету. Подойдя к письменному столу, взял Платона. Стопка новых книг лежала на углу стола с тех пор, как он принес их четыре пятницы назад. А все мои планы насчет книжного стеллажа разлетелись в прах. Как и все остальное.

Около полуночи начался дождь. Он услышал, как первые капли застучали по оконным стеклам. К тому времени, как он подошел к окну, уже лило как из ведра. Ветер загонял струи внутрь. Густад сделал глубокий вдох, чтобы насладиться запахом мокрой земли, и испытал большое удовлетворение, как будто в приходе муссона была его собственная заслуга. «Дождь пойдет на пользу моим кустам. Хорошо, что я перенес розу поближе к ступенькам крыльца: вода, стекающая с козырька, будет поить ее».

Он закрыл окно и уселся с книгой, однако не мог сосредоточиться. Приход муссона неизменно вызывал волнение, ему всегда предшествовала первая сильная гроза, он помнил это еще с раннего детства, с тех пор, когда проливной дождь ассоциировался с началом нового учебного года, с новой классной комнатой, новыми учебниками, новыми друзьями, со шлепаньем – в новом плаще и резиновых сапогах – по улицам, превращавшимся в потоки, несущие бутылочные крышки, пустые пачки из-под сигарет, палочки от мороженого, рваные туфли и шлепанцы. Ему нравилось наблюдать, как обычно наглое дорожное движение намертво застывает и тонет в воде: в этой картине была некая восхитительно-поэтическая справедливость. А эта вечная надежда, что ливень станет достаточно сильным, чтобы отменили уроки! Каким-то чудесным образом то детское волнение оставалось неувядаемым и расцветало в душе снова и снова при первых каплях дождя.