Такое долгое странствие

Он всхрапнул, перевернулся на другой бок и мирно проспал остаток ночи.

III

Рассвет поглощала серая пелена моросившего дождя. Густад не мог выйти во двор на молитву. Он приоткрыл окно. Размокшая от влаги рама поддалась с трудом, издав зловещий стон. Стайка потревоженных мокрых ворон, хлопая крыльями, поспешно отбежала на безопасное расстояние. Несколько птиц вспорхнули на ветви мелии. Взглянув на затянутое тучами небо, Густад пришел к выводу, что дождь будет идти минимум еще день.

Вороны с обвислыми от дождя перьями злобно наблюдали за ним, потом начали мелкими прыжками возвращаться к окну. К тому времени, когда Густад допивал вторую чашку чая, небо посветлело, а вороний гомон стал намного громче. Карканье и пронзительное верещанье птиц наконец разбудило и Дильнаваз.

– Что там во дворе происходит? – спросила она.

Густад застегнул до шеи пижамную куртку, надел резиновые тапочки и под зонтом вышел на улицу.

Вороны слетелись во двор со всей округи. Кроме стаи, собравшейся во дворе, множество их топталось на ступеньках крыльца, стряхивая воду с перьев. Другие ровной черной цепочкой расселись вдоль карниза. «Кыш-ш-ш-ш!» – шикнул на них Густад, хлопая в ладоши и топая ногами. Потом начал обходить огромную лужу перед входом, размахивая открытым зонтом, продолжая шипеть и сам напоминая гигантскую ворону. И тут он увидел свой розовый куст. У него свело внутренности. Выпитый чай пополам с желчью подступил к горлу. Вороны выжидали, когда можно будет продолжить свой банкет.

– Дильнаваз! – взревел Густад через открытое окно. – Иди сюда, быстро!

Она вмиг выскочила из дома, шлепая в галошах Дариуша, которые напялила в спешке.

– О господи! – вскрикнула она и прикрыла глаза ладонями. – Зачем ты заставил меня смотреть на это? Зачем надо было с утра отравлять мне настроение?

В красно-бурой луже, собравшейся под кустом, лежала обезглавленная бандикота[155]. А рядом с тушкой – аккуратно отрезанная голова. Несмотря на уже проделанную воронами работу, способ обезглавливания был очевиден: острый нож.

– Ну, это уже предел! – сказал Густад.

Оба первым делом подумали о Темуле с его увлеченностью крысами. Но Густад засомневался:

– Нет, не думаю. Даже если он это сделал, он бы никогда не бросил крысу под куст. Он пошел бы в муниципалитет за своими двадцатью пятью пайсами.

Дильнаваз была куда более озабочена тем, чтобы поскорее избавиться от полурасклеванной тушки, чем поисками виновного.

– Надо позвать кучравалли, чтобы он убрал прямо сейчас.

– Кто же это так ненавидит мою розу? – задумался Густад. – И где был этот чертов гуркха[156], какой же он после этого сторож?

Тем временем, разбуженный шумом, к окну подошел Дариуш. Ему велели сбегать в офисное здание за гуркхой.

– Но я же в пижаме, – запротестовал мальчик.

– А я в чем? В свадебном костюме? Иди немедленно!

Недовольно ворча, Дариуш побежал через двор, держась поближе к стене, чтобы никто не заметил его из окна. Особенно бархатистые карие глаза четырнадцатилетней Жасмин Рабади. Если нежный взгляд этих карих глаз засечет его в дурацкой пижаме, это, без сомнения, загубит его шансы навсегда.

– Ты знаешь, где днем спит гуркха? – крикнул ему вслед Густад. – В маленькой комнате рядом с лифтом.

– Да знаю я, – огрызнулся, сердито мотнув головой, Дариуш. Вскоре он вернулся с гуркхой и осторожно, но с достоинством ретировался.

Гуркха был маленьким кривоногим человеком с мощными икроножными мышцами и жилистыми руками. Он служил охранником в соседнем офисном здании и, совершая ночные обходы, включал в них двор Ходадад-билдинга, за его труды каждый квартиросъемщик платил ему две рупии в месяц. Он еще не успел переодеться после смены, на нем были форменная рубашка цвета хаки, такого же цвета шорты и кепи. На кожаном ремне висел церемониальный гуркхский нож кукри – короткий меч с широким лезвием, а рядом – два маленьких кинжала, каждый в своих ножнах.

Сверкнув своими миндалевидными непальскими глазами, он браво отдал честь и сказал:

– Салам, сэт, – потом, обращаясь к Дильнаваз: – салам, баи[157]. Как ваша девочка? – Он очень любил Рошан. Иногда, если не спал, завидев ее выходящей из школьного автобуса на другой стороне улицы, подбегал к ней и сопровождал до двора. Рошан называла его коллекцию кинжалов «папа-нож и близнецы».

– С дочкой все в порядке, – ответила Дильнаваз.

– А вот как это понимать? – перебил ее Густад, указав на растерзанную воронами бандикоту.

– Аррэ, баап![158] Очень большая крыса!

– Спасибо, это я сам знаю, – сказал Густад. – Но вот кто отрезал ей голову и кто бросил ее в мои цветы – это мне неизвестно. И это должны знать вы, потому что вы сторожите двор в ночное время. – Он сделал паузу. – Или вы берете с нас деньги за то, чтобы спать всю ночь?

– Аррэ, сэт, нет. Ничего подобного, никогда. Каждую ночь я хожу здесь и стучу палкой по черной стене. В час, в два часа, в три часа – всю ночь. Но я ничего не слышал и не видел.