Такой же маленький, как ваш

Там появилась одна, а потом ещё одна дорогая авторучка, блокноты в кожаных переплётах, солидный брелок, новенький кляссер с марками, масштабная модель самолёта для склеивания, складная лупа, а также много чего ещё по мелочам. А ещё конфеты московской фабрики «Красный Октябрь», несколько плиток шоколада и орех кешью в шоколаде, упакованный в голубую треугольную коробку с символической надписью «Дружба».

Конфеты и орехи в магазине просто так не продавались, поэтому для их покупки пришлось задействовать некоторые связи в торговле. А чтобы орех в коробке не громыхал (это при пересылке запрещалось), его пришлось переложить календариками с переливающимися картинками.

Чем более наполнялся в столе ящик, тем менее мне хотелось расставаться с его содержимым. Если бы на меня самого свалилось такое богатство, я мог бы считать себя счастливейшим человеком в мире. Я начинал завидовать своему другу из Чехословакии. И только сознание того, как же будет счастлив он, когда откроет нашу посылку, примиряло меня с грядущей неизбежностью.

И я перечислил ещё не все вложения посылки. Ибо главной её ценностью стали не блокноты и шоколадки, а новенькие румынские кроссовки «Tomis», которые мама принесла с работы.

Моя мама работала бухгалтером на базе Обувьторга. В условиях дефицита и унылого однообразия продукции советских магазинов должность её являлась весьма завидной, ибо мама имела возможность покупать на базе хорошую обувь. И по этой причине знакомства с ней искали все, с кем она хоть как-то контактировала в жизни, в том числе искали знакомства некоторые мои учителя.

Мама страдала от нескончаемых просьб. Она пыталась объяснить, что не имеет прямого выхода на товар и каждый раз вынуждена обращаться к товароведам. Что руководство очень пристально смотрит за тем, чтобы сотрудники не выходили за рамки отведённого им лимита покупок. Но люди, которым мама отказывала, не хотели ей верить и обижались на неё, что, например, в случае с учителями тут же отражалось на моей успеваемости. Я удивлялся, с чего это вдруг по предмету, который я знаю весьма неплохо, учитель начинает мне ставить тройки? А родители не удивлялись и не ругали меня, и мама продолжала строго следовать своему правилу: никогда не покупать ничьего расположения.

Так вот, Ян Новак удостоился того, что мама принесла ему в подарок новенькие румынские кроссовки.

В общем, мы собрали большую посылку, вложили фотографию нашей семьи, отнесли коробку на почту и отправили в Чехословакию. Об этом радостном событии я сообщил Яну в письме, где, отбросив ложную скромность, уже открыто написал, чтобы он, когда станет собирать посылку для меня, не забыл положить туда жевательную резинку.

Ответный подарок из Чехословакии пришлось ждать около двух месяцев. Ещё на почте в моей душе зародилась тревога: полученная коробка была не в пример меньше той, которую отослали мы. Но настоящее разочарование ждало меня дома, когда я коробку вскрыл.

В той вскрытой посылке обнаружилось несколько бледных ученических тетрадей на дешёвой бумаге, несколько простых карандашей, ноты какой-то пьесы, открытка города Брно и две коробочки сладостей: печенье и конфеты-драже в сахарной глазури. Не было ни жевательной резинки, ни фотографии моего друга по переписке.

Я очень расстроился. Не то чтобы я прямо так уж хотел разных заграничных штучек, или жить не мог без жевательной резинки (в конце концов, я мог её купить и покупал, если было нужно, у спекулянтов), но слишком уж разительным выглядел контраст между тем событием, которым явились для моей семьи сбор и отправка подарков в неведомую заграницу, и тем, что пришло оттуда. Разочарование – это разбившееся очарование. Как будто у меня ожидался праздник, а его отменили без объяснения причин. Как будто я протянул кому-то руку, а получил лишь сухой кивок вежливости в ответ.

Печенье оказалось невкусным, с чем согласились все, кто его пробовал. Конфеты же ввиду их небольшого количества достались мне, но и тех я съел лишь несколько штук, ибо в день получения посылки меня свалила сильнейшая болезнь.

До сих пор помню, как я болел. Несколько дней держалась температура под сорок, тело моё терзали то жар, то холод, а душу и голову – череда кошмаров. И меня рвало, очень сильно рвало. По глупости, как только стало чуть лучше, я снова съел пару глазированных драже. Меня вывернуло опять, и вновь поднялась температура: видимо, организм не мог принимать сладкую пищу, да и болезнь не прошла, а лишь немного отступила.

После выздоровления мне был неприятен не только вкус, но даже вид заграничных конфет. И всё же спустя время я предпринял ещё одну попытку распробовать заморские сладости: «cukrovi», как значилось на коробочке. Я положил конфетку в рот, но как только почувствовал вкус глазури, тут же ощутил и подступающую к горлу тошноту. Нет, похоже, болезнь и чешские конфеты навсегда слились у меня в одно неприятное ощущение.