«83-й полицейский участок.
Рим.
14 февр. 19…
Глубокоуважаемый синьор Гринлиф!
Срочно просим Вас приехать в Рим, чтобы ответить на несколько важных вопросов, касающихся Томаса Рипли. Ваше присутствие крайне желательно и окажет нам большую помощь в расследовании.
Ваша неявка в течение недели вынудит нас принять меры, которые будут неприятны как для нас, так и для Вас.
С искренним уважением,
Значит, они все еще ищут Тома. Но может, что-то сдвинулось в деле Майлза, подумал Том. Итальянцы не стали бы обращаться к американцу в таком тоне. В последней фразе звучит явная угроза. И о поддельном чеке они, конечно же, знают.
Не выпуская письма из рук, Том беспомощно осмотрелся. Он увидел себя в зеркале: уголки рта опущены, в глазах застыли беспокойство и страх. Всем своим видом он выражал тревогу и испуг, а поскольку выражение тревоги на его лице появилось помимо его воли, ему сделалось вдруг страшно вдвойне. Он сложил письмо и спрятал его в карман, потом вынул из кармана и разорвал на мелкие кусочки.
Он начал быстро собираться, схватил висевшие в ванной халат и пижаму, бросил туалетные принадлежности в кожаный несессер с инициалами Дикки, который Мардж подарила ему на Рождество. Но вдруг остановился. Прежде всего необходимо избавиться от вещей Дикки, от всех до единой. Здесь? Сейчас? Или лучше выбросить за борт по дороге в Неаполь?
Ответить на эти вопросы было непросто, но Том вдруг понял, что ему нужно делать, что он сделает, когда вернется в Италию. Он поедет в Милан, или Турин, или куда-нибудь в окрестности Венеции, купит подержанную машину с большим пробегом и скажет, что последние месяца два-три разъезжал по Италии, и ничего не слышал о поисках Томаса Рипли.
Том продолжил сборы. С Дикки Гринлифом покончено, это наверняка. Ему страшно не хотелось снова становиться Томасом Рипли, не хотелось быть никем, вообще не хотелось возвращаться к своим привычкам и чувствовать, что на тебя смотрят свысока, что людям скучно в твоем обществе, если ты не разыгрываешь из себя клоуна. Ему не хотелось снова кого-то развлекать, зная, что на большее он не способен. Возвращаться к себе он не хотел, как не хотел носить свой старый потрепанный костюм, весь в пятнах, неглаженый, – он и новый-то был не очень хорош. Слезы Тома упали на рубашку Дикки в бело-голубую полоску, которая лежала в чемодане сверху; она была выстирана, накрахмалена и выглядела как новая, как и в тот раз, когда он достал ее из шкафа Дикки в Монджибелло. Но на кармашке красными буквами были вышиты инициалы Дикки. Упаковывая вещи, Том с явным пренебрежением принялся отбирать вещи Дикки, которые можно было оставить у себя либо потому, что на них не было его инициалов, либо потому, что никто уже не помнит, чьи это вещи – Дикки или его собственные. Мардж, правда, может узнать некоторые из них, например голубую кожаную записную книжку, в которую Дикки записал всего пару адресов. То́му эту книжку Мардж точно не дарила. Но он и не собирался больше встречаться с Мардж.
Том расплатился за гостиницу «Пальма», но ему пришлось дожидаться следующего парохода на материк. Он заказал билет на фамилию Гринлиф, размышляя о том, что делает это в последний раз, хотя не исключено, что и не в последний. Он еще не отказался от мысли, что гроза его минует. Возможно. И горевать поэтому бессмысленно. Горевать бессмысленно даже в качестве Тома Рипли. Том Рипли никогда особенно не горевал, хотя частенько искал поводы для этого. Разве последние месяцы ничему его не научили? Хочешь быть веселым, мрачным, тоскливым, задумчивым – так и веди себя соответственно, вот и все.
Когда на следующее утро он проснулся в Палермо, ему в голову пришла обнадеживающая мысль: всю одежду Дикки можно сдать в «Америкэн экспресс» в Венеции, оформив квитанцию на другую фамилию, а потом, когда-нибудь, если захочется или будет нужно, снова ее забрать, а то и вообще не брать. Он почувствовал себя гораздо лучше оттого, что красивые рубашки Дикки, коробочка с запонками, браслет с инициалами и наручные часы будут храниться не на дне Тирренского моря или в какой-нибудь урне на Сицилии, а в надежном месте.