Таланты, которые нас связывают

– Разве это не прекрасно, Мэйв? – воодушевленно произносит она.

Глаза ее сияют. Руки ее обнажены, кожа тонкая, вены узловатые, но видно, что сила в ней еще есть.

– Наверное, так и следует поступать, я думаю.

– Как поступать?

– Возносить хвалу, – еще энергичнее ударяя по клавишам. – Хвалить. И благодарить.

Она играет до конца песни.

– Садись, – приказывает она, приподымаясь и передвигаясь подальше на скамейке. – Садись и переворачивай страницы.

Так мы проигрываем «О городок Вифлеем», «Первое Рождество» и «Слушайте! Ангелы-вестники поют». До рождественских праздников, когда и следует петь эти гимны, еще недели три, но у меня такое чувство, что я должна запомнить эти мгновения, когда я сижу вместе со старушкой в этой ужасно захламленной и загадочной комнате.

Что это одно из тех переживаний, когда заранее известно, что оно останется в памяти и что я всегда буду вспоминать его, как своего рода конец или своего рода начало.

Сестра Ассумпта замолкает и переводит дух, хрипло дыша. Она устала, но счастлива, словно ненадолго отвлеклась от ужасов жизни. Оглядываясь по сторонам, она словно впервые видит царящий в ее кабинете беспорядок.

– Я давно этого ждала, – вздыхает она. – Хотела вывезти все… раньше. До того, как они дотянутся досюда.

Она нажимает пальцем только одну клавишу. С высокой нотой. Я настолько потрясена, что случайно стучу ладонями по пианино, и инструмент издает глухой протяжный звук.

– Сестра… так вы поэтому перевозили вещи из школы… еще раньше? С каких пор?

– Я всегда знала, что до этого дойдет дело, – кивает она.

– Но как?

Она снова нажимает клавишу с высокой нотой.

– Потому что мой дар, Мэйв – это дар прозрения.

– Вы… – я подношу ладонь ко рту, словно пытаясь сдержать свое потрясение.

– Дева, мать, старуха. – Она снова извлекает аккорд. Громко бьет по клавишам. – Ты, Харриет, я.

– Вы основали эту школу…

Я ломаю голову, пытаясь вспомнить школьные легенды.

– Вы были в монастыре, потом получили наследство, ушли из монастыря, а потом… основали школу.

Она качает головой и начинает играть «Пусть Бог подарит счастье вам».

– Это мой дом. Я здесь родилась. Когда проявилась моя сенситивность, моя мать знала достаточно о старых традициях, чтобы понять, что мы живем над Колодцем. Когда я услышала зов Бога, она сказала… сказала: «Ты должна вернуться сюда. В конце концов тебе придется вернуться сюда. Это твое служение». И она была права. Она всегда была права. Так что, получив наследство, я… подумала, что буду просто сидеть и ждать смены.

– Следующего сенситива.

– Да, – отвечает она, не прерывая игры. – А когда появилась Харриет, я уже была достаточно пожилой женщиной, насколько ты помнишь.

– А почему вы основали школу для девочек? Что, если сенситивом оказался бы мальчик?

– О, это всегда девочка.

– Нет, – поправляю я ее. – Я знаю одного мальчика.

– Хм, – тянет она с сомнением. – А он достаточно безумен?

Подумав, я отвечаю:

– Да.

– Бедняжка. Мальчики бывают хорошими колдунами, но никогда не бывают хорошими сенситивами.

– А они знают? – спрашиваю я. – «Дети Бригитты» знают, кто вы?

– Ха! – усмехается она, хлопая обеими руками по клавишам, как Бетховен. – Нет. Я в этой игре гораздо дольше, чем они. Я хитра, как лиса.

Я киваю. Она смотрит на меня.

– А знаешь, кто еще хитер и умен?

– Кто?

Она смотрит в потолок, и я почти смеюсь.

– Бог?

– Бог, Мэйв, – улыбается она. – Его тоже не проведешь, знаешь ли.

Я не знаю, что сказать. Я никогда особо не задумывалась, как ко всему этому причастен Бог. И вообще чаще всего камнем преткновения для многих становятся рассуждения о Боге, в которых остается не так уж много места для самого Его. Ее? Их?

– Когда мы добровольно оставляем церковь в руках воров, – продолжает рассуждать сестра Ассумпта, – мы позволяем им сохранить веру.

Я сижу и около минуты смотрю на ее руки, гадая, что она уже знает, что мне нужно объяснить, о чем спросить.

– Мы собираемся остановить их, – тихо говорю я.

– Я знаю, – одобрительно говорит она.

– Значит, вы знаете все?

– Кое-что. Мой дар в том, что я могу видеть скрытое. Мое же проклятие – то, что мне нельзя вмешиваться.

– Но вы можете помочь?

– Нет, – отвечает она. – Разве что…

Она подходит к своему столу и достает длинную бархатную коробку из своего, как кажется, бесконечного запаса бархатных коробок.

– В этой кое-что есть, – говорит она. – Кое-что для тебя.

Я открываю коробку. Петли сдавливают мягкий материал с едва слышным шипением.

– Это нож, – говорю я.

И это действительно нож. С длинным серебряным клинком и тяжелой перламутровой рукояткой. Похожий на кинжал. Скорее всего, он предназначался для открывания писем.

Кровь отливает от моих щек. Я чувствую, что бледнею, глядя на него. У меня и без того не слишком хорошая история обращения с ножами.

– Это был нож моей матери, – поясняет сестра Ассумпта. – Он пробыл в этом доме намного дольше меня. В нем заключена некая очень старая магия. Возьми его. Ты поймешь, когда придет пора воспользоваться им.

– А разве это не считается вмешательством?