Таланты, которые нас связывают

Вдоль стен выстроены столы с закусками и подставками с ручками, как на ярмарках вакансий. Я улавливаю обрывки разговора между одной знакомой мне девочкой и одной незнакомой. У незнакомки потрясающая внешность с огромными накрашенными бровями, которые хорошо выглядят на камере, но немного странно в реальной жизни.

– У меня такой стресс, – жалуется знакомая мне девочка, разглаживая лицо. – Если я плохо сдам промежуточные экзамены, то вряд ли смогу подготовиться хорошо к выпускным.

С первого взгляда собрание похоже на вечеринку. Люди болтают, ходят туда-сюда, делают селфи с блогерами, которым, насколько я догадываюсь, заплатили за то, чтобы они пришли сюда. Но ощущается нечто еще. Как будто все воспринимают себя счастливчиками, которых должны поздравлять. Как будто это церемония вручения наград.

И уж, конечно, скрыться от посторонних глаз здесь невозможно, мы у всех на виду. Я уже настолько привыкла к тому, как одевается Ро, что забываю о том, что людям его стиль может показаться необычным. Особенно таким людям. Минут через десять к нам приближаются трое молодых представителей «Детей» и спрашивают, все ли в порядке, причем обращаясь напрямую к Ро. Одна из них – девушка лет двадцати с небольшим, в сапфировом платье с короткими рукавами и в целом чем-то напоминающая бортпроводницу из прошлого.

– О, а кто это у нас такой! Как тебя зовут? – спрашивает она слегка снисходительным тоном, как будто обращаясь не к равному себе, а к несмышленому ребенку. Как будто интересуется, кем он нарядился на Хеллоуин.

– Меня зовут… Барри.

«Барри?» – шевелю я безмолвно губами, глядя на него.

Он пожимает плечами с видом заговорщика.

– Ну что ж, Барри! Я Элис. Я рада, что ты к нам пришел сегодня. Мы здесь высоко ценим искусство и творчество.

– Творчество? – переспрашивает Ро в недоумении.

– Ну да, свободу самовыражения. Как у тебя. Свобода носить что пожелаешь, все такое.

– Э… понятно.

– Иногда, – она понижает голос, как будто делясь секретом. – Иногда я надеваю кошачьи ушки, отправляясь в супермаркет. Просто чтобы было веселее делать покупки!

– Да… забавно…

– Но, на всякий случай, если пожелаешь воспользоваться уборной, то пользуйся мужской.

Ро замирает. Лицо его мрачнеет. Мы все в шоке глядим на нее. Первой в себя приходит Фиона.

– Элис, а ты всегда заводишь речь об особенностях физиологии человека, с которым только что познакомилась?

У Элис, похоже, не вздрагивает ни один мускул на лице. Она смотрит на Фиону так, как будто бы та неверно ее поняла.

– Я только высказала очевидный факт. Ну, понимаете, как про «слона», которого все замечают, но при этом делают вид, что его «никто и не приметил». Думаю, Барри поймет.

– Какой Барри? – удивленно спрашивает Лили, но тут же понимает: – А, ну да.

– Погодите-ка, так я что, значит, пресловутый «слон»? – спрашивает Ро.

Похоже, Элис предпочитает не развивать эту тему и отходит от нас со словами: «Прошу прощения. Мне и вправду нужно поговорить кое с кем еще».

Ро все еще ошеломленно озирается по сторонам. Он всегда пользуется мужскими или общими уборными, но все равно, как я считаю, поднимать этот вопрос крайне невежливо. Особенно если только что познакомился с человеком. «Эй, привет. Я тебя не знаю, но хочу заранее поинтересоваться, а где ты будешь избавляться от отходов своего организма? Подойдет любой, даже самый простой ответ».

– О, смотрите, столик с напитками, – говорит Лили.

Она подходит к столу с пакетиками чая и кофе и наливает в пластиковый стаканчик кипяток.

В этот момент с Фионой заговаривает какой-то парень с квадратной челюстью, по всей видимости, азиатского происхождения.

– Знаешь, поначалу мне тоже казалось, что это не для меня.

– Хм-м, и что же именно? – спрашивает она, не понимая намеков.

Он не отвечает напрямую, а пускается в рассуждения:

– Жители Ирландии любят говорить о том, какие они либеральные. И поскольку их страна никогда не была империей, то они не могут быть расистами. Но они могут.

– М-м-м, предположим, – осторожно соглашается она, словно в ожидании, когда же захлопнется ловушка.

– Я прожил здесь пять лет, и, по моему опыту, почти каждый второй вел себя так, как будто из доброты душевной «позволяет» мне здесь жить.

Он склоняет голову набок и произносит, подражая тону старой дамы:

– «Ты, наверное, доволен тем, что переехал сюда. Здесь тебе уж точно будет лучше». Как будто я сбежал от чего-то ужасного. Как будто… не знаю… меня окружали одни жулики и бандиты, а ведь я окончил престижную школу в Гонконге.

Вопреки себе самой Фиона усмехается. Ее оранжевый свет мягко разгорается, теплеет.

– Дело в том, что расизм проистекает от жадности и от стремления защитить свою идентичность. А люди испытывают такие чувства, только когда они удалены от Бога. Я тоже раньше сердился, злился, пытался возражать. Но теперь я ощущаю, что, когда говорю с людьми о Боге, когда возвращаю их к церкви… я на самом деле делаю нечто существенное. И я больше не сержусь.