– Это что, предложение прийти куда-то после десяти вечера? – спрашивает Лили. – Что это за место такое – «Исх.»?
Фиона проводит пальцем по буквам.
– Не думаю, что это какое-то место. Скорее всего, это «Исход». Книга из Библии. Глава двадцать вторая, стих восемнадцатый.
Иногда я забываю, что, несмотря на атеизм Фионы, семья ее еще более католическая, чем моя. Большинство жителей Филиппин – католики, как некогда и ирландцы, а это означает, что Фи родилась (выражаясь ее собственными словами) «дважды католичкой».
Достав телефон, она принимается искать в Google цитату. Свойственное ей ехидное выражение сменяется странной задумчивостью.
– Что там, Фиона?
– Тут написано… – Она снова смотрит на свой телефон, желая убедиться в том, что прочитала все правильно. – «Ворожеи не оставляй в живых».
17
После школы я иду в «Прорицание». Мне столько всего нужно рассказать Нуале, а из-за домашнего ареста у меня почти не было шансов пообщаться с ней. К этому моменту мама уже устала следить за мной, что означает неофициальное прекращение ареста.
Только когда я прихожу в «Прорицание», Нуала не одна. У стойки стоит высокая симпатичная чернокожая девушка лет двадцати с небольшим, и они обе замолкают, когда я открываю дверь. Я сразу понимаю, что она не клиент. Я привыкла, что к Нуале порой заходят ее старые подруги или какие-нибудь знакомые спиритистки, но сейчас между ними ощущается какое-то странное напряжение, как будто происходит или вот-вот произойдет борьба.
– Привет, – говорю я.
А потом, не желая, чтобы девушка подумала, будто я случайная покупательница, добавляю:
– Привет, Нуала.
Молодая женщина переводит взгляд с меня на Нуалу, приподнимает брови. Похоже, мои слова ее не очень впечатлили.
– Фин, ты же сказала, что закроешь лавку, – говорит она, как будто имеет право распоряжаться.
В ее речи проскальзывает слабый европейский акцент, без особых указаний на конкретный язык, но ее высокомерие склоняет меня в пользу Франции.
Потом я вспоминаю письмо, которое Нуала несколько недель назад отправила во Францию. Очевидно, эта женщина и есть адресат.
– Да, я помню, – говорит Нуала, потирая виски. – Мэйв, сейчас не время. Можно…
– Конечно, – отзываюсь я.
– Все в порядке?
– Ага, – быстро отвечаю я. – А у
Нуала машет мне рукой.
– Ну, не то чтобы. Просто у нас личная беседа.
– Очень личная, – добавляет девушка таким тоном, будто спрашивает меня: «Ты что, с рождения такая бесцеремонная?»
Мне не хочется проникаться к ней симпатией, потому что она груба ко мне, но, даже несмотря на неприятное впечатление, я замечаю, что она охвачена беспокойством. Ногти у нее погрызены. Мысленно я приближаюсь к ее сознанию и вижу некий золотисто-розовый ореол, мерцающий надеждой и страхом разочарования. Но дальше мне не проникнуть. Я не могу понять, о чем она думает, или почему она так думает. В голове возникает туман, мысли путаются.
– Это Манон, – извиняющимся тоном говорит Нуала. – Она…
Манон недовольно глядит на нее.
– Она из Франции, – заканчивает Нуала.
– Извините, – говорю я, не зная, что еще сказать.
– Так что, все в порядке, Мэйв? – снова спрашивает Нуала. – Выглядишь ты как-то не очень.
– Все нормально, – уверяю я ее и выхожу на улицу.
Но на самом деле не все в порядке. Это одна из тех вещей, которые я замечаю, только после того как на них укажет Нуала. Тело мое как будто одеревенело, кожа натянулась. В автобусе меня начинает трясти. Я сажусь на покосившееся красное сиденье и прижимаюсь горячей головой к холодному стеклу.
Дома мама смотрит на меня, и гнев ее окончательно тает.
– Родная, вид у тебя ужасный. Ты что, подхватила грипп?
– Не знаю, – отвечаю я, но звучат эти слова, как «не днаю».
Мама держит меня дома до пятницы. В пятницу мне еще плоховато, но мама советует посетить школу, отдохнуть в выходные, а потом начать неделю как следует.
В пятницу я замечаю в школе кое-какие изменения, хотя и незначительные. Надпись на моем шкафчике так и не стерли. На доске объявлений видны листовки о собрании клуба «Девочки будущего», на котором «пойдет серьезный разговор о воздержании и предохранении». Все вокруг держатся как-то напряженно. Разговаривают тише, держатся отстраненно. Вместо оживленных разговоров на переменах из коридоров доносится приглушенный шепот. И выражения лиц изменились. У всех какой-то мутный взгляд. Одна из девочек первого года обучения роняет передо мной учебник, а когда я нагибаюсь, чтобы поднять и отдать его, не сразу протягивает руку. А протянув, неуверенно хватает воздух, словно не знает точно, как ей поступить. Или как будто не до конца оправилась от гриппа, как и я.
– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.
– У тебя такая короткая юбка, – произносит она, как будто видит меня впервые.
И как будто моя юбка – нечто неприятное, привидевшееся ей в тревожном сне.
Я опускаю голову. На мне обычная юбка-трапеция длиной чуть выше колена.
Неужели со всеми случилось нечто, повлиявшее на их рассудок? Или общее настроение портилось уже несколько недель, а я осознала это только благодаря тому, что несколько дней провела вне школы?