Талифа-куми

Я зашел и увидел кухонный столик, перегораживающий прихожую. С двух сторон к нему были приставлены стулья. Вон что, оказывается, Райхман двигал за закрытой дверью. И как приволок-то? Мебель была еще, наверно, выпуска сталинских годов: только по названию «столик», а по сути — здоровенный стол, сделанный не из прессованных опилок и не из пластика, а из настоящего дерева. Шут его знает, сколько такой весить может. А Райхман — старик мелкий, щуплый. Однако, поди ж ты, справился! Мне только непонятно было, зачем он надрывался-то.

Впрочем, он тут же и объяснил:

— Разговаривать будем здесь. Закройте дверь, садитесь и давайте мне свой текст.

— Не больно-то вы гостеприимны, Семен Семенович, — закрываю я дверь и сажусь. — Или коронавирусом от меня заразиться боитесь?

— Заразиться не боюсь, — отвечает мне Райхман, старинные круглые очки на нос цепляя. — Боящихся презираю. Надо или жить как подобает человеку, или заботиться о своем здоровье. Совместить не получится.

Про меня не скажешь, что я много думаю о своем здоровье, но такому выводу Райхмана подивился.

— Да почему же, Семен Семенович? — спрашиваю и одновременно радуюсь, что вот так с ходу старика «разболтать» получается. — Неужели нельзя быть человеком и о здоровье думать?

Райхман очками на меня блеснул и говорит:

— Что такое, по-вашему, быть человеком?

— Ну-у-у... — развел я руками. — Это сложный вопрос. Ответ слишком длинный получится.

— Ничего сложного и ничего длинного, — отрезал Райхман. — Быть человеком — значит работать. Я не знаю, можно об этом еще говорить открыто или уже нет, мне плевать, но утверждаю, что человека создал труд! Иначе непонятно, зачем обезьяне разум.

— И зачем, Семен Семенович?

— Чтобы работать! Разум и появился-то в процессе труда. Соответственно, при отсутствии труда — исчезает. Не сразу, конечно, постепенно. Но быстро. Таким образом, — Райхман поднял указательный палец, — мы с вами установили, что разум без его ежедневного активного использования деградирует. Активное использование возможно только в процессе труда. Следовательно, у человека, ведущего праздный образ жизни, разум атрофируется за ненадобностью. И он уже не может считаться хомо сапиенсом, а становится заурядной прямоходящей обезьяной. Итак, можно считать доказанным выдвинутый мной тезис: быть человеком — значит работать, работать и работать!

— А как же «учиться, учиться и еще раз учиться»?

Райхман одобрительно покосился на меня:

— Ильича знаете? Это хорошо. Но до конца не понимаете. Это плохо. Объясняю: учеба — это обратная сторона работы. И наоборот. Одно без другого невозможно. Работая, всегда чему-то обучаешься. В свою очередь, обучение, если оно всерьез, никак без труда не обойдется.

— Хорошо, — говорю, — вы меня убедили. Но забота о здоровье-то здесь при чем? Непонятно.

— Да что ж тут непонятного?! — хлопнул Райхман ладошкой по столу. — Если у человека есть работа, где у него время на лечение? Когда это можно совмещать, то пожалуйста. Но если ради здоровья надо пренебречь работой, то зачем тогда жить? Если у тебя есть время, чтобы следить за здоровьем, значит, жить тебе, по большому счету, незачем. Ты же свое время тратишь черт знает на что, а не на работу! Вывод: если твоя забота о здоровье выходит за пределы ежедневной утренней гимнастики, полноценным человеком ты считаться не можешь, ибо жизнь твоя неполноценна.

Вижу, разошелся старик. Это для меня хорошо. Но не мешает и еще чуток подогреть.

— А не крутовато берете, Семен Семенович?

— Ни в малейшей степени! Судите сами. Те, кто ведет этот внушенный буржуазной пропагандой «здоровый образ жизни», — разве они ведут человеческий образ жизни?

— А какой?

— Чем они, по-вашему, заняты?

— Э-э-э... — Я малость озадачился. — Ну, очевидно, тем, что ведут здоровый образ жизни.

Райхман гневно постучал по столу:

— Маркс учит нас называть вещи своими именами, а не играть словами! Вот и назовем это своим именем. Они заняты тем, что ежедневно, ежечасно отодвигают смерть. Значит, живут в процессе непрерывного умирания. А человек должен жить в процессе непрерывного горения! Вывод: мой тезис о том, что тех, кто следит за своим здоровьем свыше пределов утренней гимнастики, нельзя считать полноценными людьми, доказан.

И Райхман победно посмотрел на меня.

— Это значит, — сказал я, — что мне можно у вас закурить?

— А ведь этот ваш вывод из нашего разговора вполне логичен, — после некоторого молчания удивленно заявил Райхман. — Курите. Пепельницу я вам сейчас принесу. И еще сделаю нам чай.

Он ушел на кухню, а я мысленно поставил на табло «один — ноль» в свою пользу. Дед явно заинтересовался разговором со мной, коли уж решил цепного пса буржуазии чаем напоить. Да еще и с бутербродами, как выяснилось вскоре!

Райхман вернулся, держа в одной руке две чашки с чаем, а в другой — тарелку с бутербродами. Очень кстати. Я ведь не ужинал и не завтракал.

— Кушайте, — сказал он, ставя тарелку передо мной.

— А вы? — спросил я, принимаясь за бутерброд с ветчиной и сыром.

— Я ограничусь чаем.

— Почему, Семен Семенович? — улыбнулся я сквозь бутерброд. — За здоровьем следите?