Талифа-куми

— Вот это правильно! — воскликнул Райхман и даже с места поднялся. — Очень правильно рассуждаете! А то, знаете ли, нашлись тут некоторые... На боженьку их потянуло, сволочи идеалистические! А впрочем, — махнул он рукой, — черт с ними.

А я мысленно поставил на табло «два — ноль» и продолжаю разговор:

— А вот не могли бы вы, Семен Семенович, хотя бы примерно сказать, из какой книги этот клочок выдран?

— Кое-какие мысли у меня появились, — возбужденно закивал головой Райхман. — Сейчас я эти мысли проверю, а вам сделаю еще чаю.

Он шагнул в сторону кухни, вдруг остановился, быстро обернулся и пронзил меня взглядом:

— А вы от кого про меня узнали?

Ай молодец, Райхман! Ай молодец! Расслабить собеседника — да в этот момент вопросом неожиданным по башке его, гада, по башке! Приемчик самый что ни на есть оперативно-следственный. Папа-чекист, что ли, его такому научил? Или дедушка, старый подпольщик?

Но, конечно, в моем случае он не на того нарвался. Я и сам так умею. И, ясное дело, ответ на этот вопрос заранее подготовил.

— Мы в университете экспертизу этой бумажки заказывали. Но посылали им, конечно, не подлинник, а ксерокопию... — И достаю листки экспертизы. — Вот что они нам ответили. Ну и в приватной беседе посоветовали к вам обратиться за более глубокой консультацией. Очень рекомендовали. Восхищались даже.

— Да? — довольно усмехнулся Райхман. — Ну-ну. Дайте-ка мне посмотреть, что они там наисследовали...

Взял у меня экспертное заключение и стал его листать.

— Кто же там теперь эксперт по средневековым манускриптам? Этот, что ли? Хм... навряд ли. Хотя... Столько лет прошло. Может, чему и выучился наконец. А, и вот кто еще! Ну этот — да. Этот маленько соображает... Чего-чего?! Четырнадцатый век? Ну, знаете ли!

Он швырнул листки мне и рубанул воздух рукой:

— Не отличить написание беневентской буквы «О» четырнадцатого века от ее же написания в тринадцатом веке — это, я вам доложу!.. — Простер руку вперед. — Я же более тридцати лет тому назад наглядно показал, что характернейшими чертами написания буквы «О» в четырнадцатом веке являются...

— Семен Семенович, — вырываю я удила из зубов Райхмана, — да бог с ней, с буквой «О»-то! Не она меня сейчас интересует. Про нее потом как-нибудь. А сейчас вы про книгу, из которой эта надпись, что-то узнать хотели.

— Ну да, ну да, конечно, — говорит, как-то обмякнув, Райхман. — И еще чаю вам сделать хотел. А впрочем, знаете-ка что. Ступайте на кухню и распорядитесь там сами, как пожелаете. А меня не тревожьте примерно час или два.

И быстро зашагал вглубь квартиры.

«Три — ноль», — думаю. Однако, чтоб узнать про архив его отца и расплатиться тем самым с Беличевым, даже такого счета пока мало.

Отправился я на кухню, про которую рассказывать ничего не буду. Не потому, что скрываю, а потому, что ничего интересного там для нашего рассказа не было. И времени я провел там немного. Гораздо меньше двух часов. Только-только закончил мыть чашку из-под чая, как на пороге кухни неслышно, мало не напугав, возник Райхман, молча поманил меня рукой, повернулся и ушел. Призрак призраком, право слово. И бледный почему-то, как привидение.

8.

Комната, куда длинным коридором провел меня Райхман, была, по всей видимости, кабинетом хозяина. Как и все в этом доме, кабинет был обставлен по-старинному. Такие, знаете ли, массивные книжные шкафы вдоль стен. Натертый до блеска паркетный пол. Основательный письменный стол, крытый зеленым сукном. За ним деревянное кресло с высокой резной спинкой. Как трон, право слово. На столе «ленинская» лампа с зеленым абажуром. Она стояла слева, а вот справа — тонкий серебристый ноутбук с «яблочком» на крышке. Как ни странно, он вполне гармонировал с остальной обстановкой.

Райхман показал мне на кресло, придвинутое к углу стола, а сам сел на свой «трон». Снял очки, нахохлился, медленно перебрал несколько листков в старой папке, открытой перед ним, потом поднял глаза на меня. Все это молча. Ну и я молчу. Тут и без слов ясно: натолкнулся Райхман на что-то такое, чего и сам не ожидал.

Он тем временем опустил глаза, взял в руку курительную трубку, стукнул ею о дно большой «министерской» хрустальной пепельницы, вывалив кучу еще дымящегося пепла, и стал трубку небольшим ершиком прочищать. Так тщательно-тщательно, будто это для него сейчас наиважнейшее дело.

Через пару секунд вдруг отбросил и ершик, и трубку, встал, захлопнул папку, повернулся лицом к окну и заложил руки за спину.

В кабинете тишина — муху в коридоре слышно.

И вдруг часы напольные из угла громко так, басом:

— Бом-м-м!

Я аж вздрогнул. Звук-то совсем в наше время непривычный. У кого сейчас такие часы увидишь?

А они опять:

— Бом-м-м!

И как такие дома держат? Они ведь и среди ночи, небось, бьют!

На третий «бом-м-м» Райхман очнулся, повернул ко мне голову — и через плечо:

— Кто еще знает, что этот листок у вас?

Я мысленно прикинул — получилось, что много кто. Даже если не учитывать погибшую девушку и ее связи, все равно много получается.

Развел руками:

— Мы эту бумажку, Семен Семенович, и не скрывали ни от кого. Наоборот, со всеми консультировались.