Талифа-куми

Он на меня глаза поднял, а в них вдруг такая боль плеснулась! Мне даже на мгновение подумалось, а вдруг он и правда настоящий отец той девчонки. Чем черт не шутит? Невозможно же так играть. Или возможно?

— Я не сплю с того дня, как узнал... — Он замолчал, сглотнул комок в горле, закрыл рукой глаза, потом мотнул головой, сказал: — Извините! — и выбежал в ванную.

— Ничего-ничего, — говорю вслед. — Все понятно.

А сам быстренько номер осмотрел. Он выглядел так, будто в нем и не живет никто. А ведь Фирсов здесь уже почти четыре часа. Однако постель не смята, шторы не отдернуты, окно не открыто, хотя душно. Даже холодильник и телевизор в розетки не включены. И вещей личных никаких не видно. Да что же он — зашел, сел в кресло и так до меня все сиднем и сидел?

Фирсов вернулся из ванной, в руках мокрое полотенце.

— Еще раз извините, — говорит. — Никакие травки мне не помогут, пока я Светочку не похороню. Вот тогда, может быть, смогу и заснуть, и поесть. Хотя зачем мне теперь это?

— Надо жить, Николай Дмитриевич, — говорю. — Надо жить.

— Зачем? — спрашивает. — Для кого?

— Разве у вас семьи больше нет? А супруга? Другие дети?

— Супруга умерла пять лет назад. А Света была нашим единственным ребенком.

— Она родилась, когда вам было тридцать пять?

— Да, — кивнул Фирсов. — Мы долго не могли завести ребенка. Потом супруга в Германии полечилась. Помогло.

— Понятно, — говорю. — Поздний ребенок.

Фирсов кивнул и уткнулся лицом в полотенце.

Я смотрел на него и не мог понять: прикидывается или нет? Ну нельзя же по чужому покойнику так печалиться! Вдруг он действительно настоящий отец? Мало ли какие случаи в жизни бывают. А я тут с ним игру затеять собрался. Нашел с кем играть...

Да нет! Нет, какой отец! Он же врет! Врет, что в Тюмени по фотографии неопознанных трупов дочку опознал. Если бы был настоящим — зачем врать? Гроб с собой зачем вез? Ни один настоящий родитель так не сделает. Настоящий до конца надеяться будет — на ошибку, на чудо, да на что угодно, но гроб своему ребенку не закажет, пока своими глазами его мертвым не увидит. Так что никакой ты не отец. Сука ты засланная. И засланная на мою землю не с добром. Лохов здесь ищешь вместе со своими хозяевами? Ну-ну, считайте, что нашли. Нам надо, чтоб вы так считали.

Фирсов наконец поднял глаза от полотенца. Блин, ну взгляд! Правда страдает человек. Посмотрите на него, какой актер! Голливуд по нему плачет, а он тут по провинции гастролирует. Я ж тогда не знал, что ему рак страдать помогает...

— Сергей Викторович! — вдруг прервала рассказ Эльвира. — Ну зачем вы так? А вдруг он правда горевал о ее смерти? Судя по всему, они знакомы были. Коли уж он даже родинки на ее теле знал.

— Может, ему подробно рассказали, вот он и знал, — ответил Журавленко. — А почему вы за него заступаетесь, Эля? Я вижу, вы расстроены чем-то. Так расстроены, что даже опять немножко злы. Неужели тип, ворующий покойников, вызвал у вас такое сочувствие?

— Ничего он не вызвал и ни за кого я не заступаюсь! — отрезала журналистка. — Мне просто непонятно, зачем так, с ходу, самое плохое про людей думать.

— Эля, — сказал Журавленко, показал на журналистку пальцем и повторил: — Эля! Про человека, который выдает себя за другого, я всегда буду думать самое плохое. Так оно надежней и безопасней. Мы разобрались с этим? Я продолжаю?

Эльвира усмехнулась, покачала головой, снова достала свою странную желтую сигаретку и сказала:

— Продолжайте, конечно. Вы не отвлекайтесь на меня больше. Я же не привыкла к таким ситуациям, мало ли как отреагирую.

— Хорошо, — кивнул Журавленко.

Поднимает, значит, Фирсов глаза и говорит:

— Мне сказали, что без вас мне Свету не выдадут. Я бы очень вас просил...

— Да-да, — говорю. — Завтра в двенадцать можете забрать. Все бумаги уже готовы. У вас наличные деньги с собой имеются? Крупные суммы, я имею в виду.

— А почему вы спрашиваете?

— Видите ли, у нас на станции карточки до сих пор не принимают. Вам придется наличкой рассчитываться. Вот и предупреждаю, чтоб неожиданностью для вас не было.

Фирсов пожал плечами:

— Спасибо, что предупредили. Значит, в банкомате завтра обналичу. Банкоматы же у вас есть?

— Конечно, — кивнул я и думаю: «А чё, фирменных пятитысячных тебе в дорогу не выделили, что ли? Или ты из другой фирмы? Тогда почему они у твоей “дочки” были? Ладно, то, что у тебя счет в банке есть, это хорошо. Завтра мы его будем знать, а счет в наше время очень много о своем хозяине рассказать может».

— Ну, не буду вам больше мешать, Николай Дмитриевич, — поднимаюсь я из кресла. — Пойду, а вы попробуйте все-таки уснуть. У вас тяжелый день завтра будет. Надо сил набраться.

— Я хотел вас спросить... — останавливает меня Фирсов.

— Да, — говорю, — конечно, Николай Дмитриевич. Все что угодно.

— Мне показали личные вещи Светы. Там не было одной штуки, с которой она никогда не расставалась. Мама ей подарила на совершеннолетие такой, знаете...

— Вот эта вещь, да? — прервал я его и достал медальон из кармана.

— Да-да! — оживленно заговорил Фирсов и протянул за медальоном руку. — Вы отдадите мне его? Он же вам не нужен.