Талифа-куми

— Фирсова Светлана Николаевна, двухтысячного года рождения. Проживала, не поверишь, тоже в Тюмени.

— И тоже в крематории?

— Нет. Все чисто. Нормальный жилой дом. По профессии — папина паразитка, то есть студентка.

— Откуда это все у тебя?

— Отец ее сегодня утром приехал. Тело забрать. Фирсов Николай Дмитриевич, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения. Предприниматель. В наших базах данных не числится, а в реестре предпринимателей такой есть, да.

— И что рассказал?

— Говорит, что дочка училась в Томском универе на истфаке и перестала выходить на связь с месяц назад. Он подал заявление о розыске. На днях его пригласили в отделение полиции и показали фотографии неопознанного трупа. Он узнал свою дочь. Приехал к нам.

— Документы?

— У него — в полном порядке.

— А ее?

— Он говорит, ее при ней и были. На опознании давал показания уверенно. Сначала описал, какая на ней одежда могла быть. Потом рассказал об одной скрытой родинке на теле. Все сходится. Предъявленную одежду и вещи тоже сразу узнал. Сейчас со следаком на опознание тела в морг поехал.

— Как себя ведет?

— Ну, держит себя так, знаешь... Короче, видно, что у человека дочь погибла.

Я тем временем обнаружил, что своим остолбенением мешаю проходу граждан, чем, судя по репликам, они были недовольны, и не торопясь двинулся обратно во двор.

Как-то одновременно и спокойно на душе у меня стало оттого, что вся эта история заканчивается просто и обыденно, без триллера, какой мне Райхман предрекал, но и немного печально — из-за того же самого.

— А про купюры пятитысячные ты его не спрашивал? — говорю Косте.

— Нет.

— А что так?

— Да вот решил, что не стоит пока. И медальон-звездочку тоже пока к опознанию не предъявлял.

Странно. Что это с Костей?

— Тебя что-то насторожило? — спрашиваю. — Что-то встревожило?

— Помнишь Люду Красовскую из нашего информационного отдела? Она уволилась как раз месяц назад.

— Ну?

— Так вот, вчера вдруг выяснилось — я тебе сказать не успел, — что, увольняясь, она случайно — не нарочно, а случайно, я проверял — забыла забить в российскую базу данных информацию об этом розыскном деле. И никому про это не сказала. Понял?

Я уже не шел, а бежал к машине!

А Костя спокойно так продолжает:

— Так что никакого всероссийского розыска мы по факту до сих пор не объявили. И гражданин Фирсов ни в каком отделении полиции никаких фотографий увидеть не мог. Что мне, кстати, только что из Тюмени и подтвердили... Серег, ты там чего так пыхтишь-то? Слышь, ты чем там занимаешься, пока я тут с преступностью борюсь?!

А я одной рукой держу смартфон, второй рукой завожу машину, третьей рукой пристегиваю ремень, четвертой рукой распечатываю пачку сигарет...

— Это как, Сергей Викторович? — удивленно прервала рассказ журналистка.

— А вот как-то получилось, — развел руками Журавленко. — По крайней мере, воспоминания у меня об этом моменте остались именно такие. Выруливаю из переулка на проспект, жму на газ, молюсь, чтобы пробок меньше было...

— Все-таки молитесь? — наставила Эльвира на Журавленко указательный палец. — Куда атеизм исчез?

— Никуда. Я же матерно молился. Так можно. Но одновременно я и с Мееровичем общаться не прекращал.

— Костя, кто с этим Фирсовым еще приехал?

— Никого. Он один.

— Точно один? Проверил? Попутчики могут скрытно ходить.

— Мы смотрели. И Беличев смотрел. Все чисто. Никакого «хвоста». Один приехал.

— Как он тело один везти собирается?

— Грузчиков мало, что ли? Кстати, он торопит с телом. Говорит, что ночным поездом собирается уезжать. Уже, дескать, и место в багажном вагоне под гроб заказал.

— Ага, разбежался! Потерпит. Скажи ему, что без «цинка» мы ему тело отдать не имеем права. Пока закажет, пока...

— Он с собой привез.

— Гроб?!

— Ну. Я видел. Хороший. Цинковый. Красным деревом и белым лаком крытый.

— Выходит, наверняка ехал, сученыш! В общем, Костя, делай что хочешь, но до моего приезда его из города не выпускай.

— Да я его вообще выпускать не планировал. Думал, ты приедешь, мы с двух боков с этим чипиздриком побеседуем, как положено.

— Не-не, Костя. Выпустим. А пока сделай вот что. Возьми этот медальон-звездочку и...

Дальше я сказал Косте, что он должен будет проделать с медальоном.

Он выслушал. Хмыкнул и говорит:

— Понятно. Сделаю. Ты когда будешь?

— Уже лечу! — отвечаю я и отключаю связь.

— От Кемерова до нашего города часов шесть езды. В тот день я доехал за четыре. Вот сколько видеокамер по трассе висело, столько штрафов за превышение мне потом и пришло.

— Оплатили, Сергей Викторович? — заинтересовалась вдруг Эльвира.

— Еще чего? — удивился Журавленко. — Я ж по службе нарушал! Да я и не думал тогда ни о штрафах, ни о том, что разбиться могу. В голове у меня всю дорогу Райхман повторял и повторял: «Они придут, не сомневайтесь. И убьют. Придут, не сомневайтесь... И убьют...»

К нашему горотделу я подкатил часов в шесть вечера. Уже в коридоре услышал, как из кабинета Мееровича доносится громкий голос Кости.