Талисман Шлимана

– А мне порой верится, – задумчиво сказал золотых дел мастер, – во что-то такое. Скорее в камень, вроде того, что мне приносили. А вдруг эти дивности от него и происходят. И на Изяславе князе, сказывают, такой видели. Недаром, может, с Изяславом то створилось. Может он и городок тот построил, чтобы камень свой там спрятать. Вот Гильом рассказывал, что любовь от колдовства, в напитке оно или в камне. Не зря люди думают, что так оно и есть, от волшебства еще и не то бывает. А камень, про который я говорил, может, он,как тот Грааль, чудес в нем не меньше. Поискать бы его. Да рассказывают, уже кое-кто и ищет. Вот бы и тебе, Гильом, пойти за ним, ты тогда соловьев наших услышишь, странников встретишь, да любовь наших девок.

– Что правда, то правда, отрок, – встрял Вавила. – И камни есть, но особо девки. Они все у нас тут колдуньи. Хочешь их любви попробовать? Хороша она.

– Не трожь, Вавила, отрока..

Но у Гильома вдруг блеснули глаза.

– Хочу. Я бы за тем камнем, если от него такое бывает, как за Граалем пошел.

– Вот так-так, – заметил корчмарь, – хорошо же наставляет вас отец Василий.

А отроку почему-то почудилась мокрая, мокрая ива, зелень, обрушившая свои ветви на реку, и соловьи. Не они ли это вправду наколдовали, наморочили.

– А что было потом с ними? – спросил Гильом.

– А потом все, ничего, – со вздохом сказал Местята. -Князь мертв, а она… – Местята грустно покачал головой и замолчал.

– А она? – повторил Гильом. – Она жива?

– Жива, – тоже задумавшись, ответил корчмарь, и также не стал продолжать.

И Гильом вспомнил, как под совсем другими каменными тяжелыми сводами, увешанными коврами, видя в колеблемом свете свечей где-то вдали прекрасное лицо королевы , представлял он эту дивную могилу и два цветущих дерева. Та любовь осталась, переплетаясь ветвями и цветами, в песне. И он слышал, как среди ветвей соловей пел. Любовь неизбывна, нет смерти.

Но эта женщина не умерла, она осталась жить, как она будет жить?

И словно издали донесся до него голос мастера.

– Да, людская любовь возникает, как цветок, внезапно. Сошел снег, и вдруг он расцвел, но и так же внезапно гибнет. Что, разве я не прав, отрок?

– Нет, мнится мне, любовь бессмертна, как в той сказке.

– Вот еще, только этого не хватало, – пробормотал Вавила. – Да если бы все мои любови оставались жить, да я бы от этих девок ни в каком бы монастыре не спасся. Они бы мне все волосы повыдергали.

– Вавилу ты не слушай, – сказал золотых дел мастер, – но все же сердцу людскому дается забвение, будто земле зима, но и весна всегда вновь приходит. Как ты еще юн, отрок.

И ты вправду думаешь, что любовь бессмертна? – спросил Местята.

– Оставьте его, – сказал мастер, – она ему еще улыбнется, у него еще все впереди.

Тут и все заметили, как в корчму ворвался ветер, теплый и весенний. Только однорукий высокий человек хмуро прервал внезапную затихшую задумчивость, наступившую в корчме.

Молчаливо сидевший до этого, он вдруг раздраженно пробурчал.

– Любовь, что любовь, вот воля. Она нужна человеку. Где бы мне взять кун, чтобы расплатиться за долг. Вот тебя, Братятка, тогда, князь выкупил, – обратился он к невысокому человеку, тоже скомороху, но более невзрачному, чем Местята.

– Да, – заметил корчмарь, – князя есть за что добром помянуть. И Братятке, и другим тоже. Недаром он нам сегодня что-то часто вспоминается.

– Если ты про Изяслава, то и я его рад помянуть, -сказал вошедший в корчму Даниил, на голос которого все обернулись. – Без него и мне бывает горько. А ну, корчмарь, поставь побольше меду.

– И от меня тоже, – заметил Местята и положил на стол ногату.

– Убери, – корчмарь обвел всех широким жестом. – За твой долг я всего тебя купить бы мог. Братия, нас здесь сейчас много собралось, ты прав Даниил, и я сам хочу помянуть Изяслава по своему разумению. Хочу я, чтобы был он как живой среди нас, и пусть мы вспомним, как все при нем было.

Корчмарь достал чашу, налил ее до краев медом и поставил на стол.

– Братятко, иди садись,как тогда рядом с князем.

Невзрачный скоморох подошел и робко сел около чаши.

Кто бы мог подумать, что скоморох может быть таким жалким, но Братятка был именно жалким скоморохом. Однако место рядом с князем принадлежало ему по праву.

– Пейте, братия, кому как не нам за него выпить.

– Выпьем же. Пусть память о нем останется, – Даниил не сразу нашел слово, – неизбывной.

Стало тихо. Толстый мастер качал головой и вздыхал. И вдруг тихонечко и жалобно заплакал Братятка. Все повернули головы в его сторону. Лицо его все сморщилось, будто недоуменно, и слезы капали в медовую чашу. Второй раз видели его в посаде плачущим.

– Ну что ты, будет, лучше выпей.

– Не трожь его, Даниил. Пусть, – золотых дел мастер поднял голову. – А помнишь, как тогда князь нас за Братятку пристыдил, до сих пор щеки горят.

– Как не помнить, – улыбнулся кузнец. – А ты, Даниил, ох, и хорош же был.

И многим вспомнилось. Было это год назад, тогда они грубовато подшутили над Братяткой, впрочем, не в первый раз. И он как всегда стоял растерянно и непонятно морщился, будто что не понимал. Все смеялись. А князь вдруг поднялся.