Талисман Шлимана

Если б люди умели летать, стали б они счастливей?

Ты смертью моею не станешь счастливей, царица.

Никто не станет счастливей чужою смертью.

Смертью девушки, что любила в городе Уре.

Но ты, песней моею станешь счастливей, милый

Ищите скорей у камней и у солнца ответа,

По ступеням идите, по скалам и зиккуратам.

Спросите,

для чего умирает девушка из Ура?

– Разве я могу наделить словом и судьбой? Что она поет? Ее песня разрушает мою силу. Она переворачивает мир. Слова, созданные женщиной, должно петь на языке женщин, – с ужасом шептал жрец, слушая ее голос, доносящийся из-под плиты, лежащей на могиле царицы.

Уже в гостинице я снова перечитывал этот странный рассказ: жрец, воин и стражник слышат эту песню. Вот оно – то чувство. Я вспомнил и как профессор говорил: «Судьбой и словом, что тут не понятно, мне иногда, Глеб, шумеры очень понятны».

А вот мне – нет. У них у шумеров, женщины, например, должны были говорить на особом языке женщин, а не мужчин. И мало ли еще чего странного там было. Но таинственный, пусть и отрывочный, неумелый сюжет затягивал меня. Я пытался как-то в нем разобраться. Эта странная песня из могилы? В начале рассказа было вот что: она любила, блудница на пороге храма, жрица богини Инанны. Обнимала иноземца из дальнего края. И он пытался разгадать тайну ее губ, тайну великого соединения.

Жриц этого храма не брали в наложницы даже цари. Это было бы бессмысленным святотатством. Сладчайшие девушки покорялись лишь какой-то магической прихоти или звездам. И в то же время сладостно одаривали своим певучим телом нищего, пришедшего к порогу храма. (Вспомнить Энкиду).

В чем тайна губ твоих, девушка из Ура?

Я читал о древней страсти и подумал – как мы живем? И насколько счастливее были мужи древности, верившие в магию жриц, превращавших мужчину в бога, встречая его на пороге высоких дверей полутемных храмов, жриц, отдающихся с божественным, священным трепетом в таинственных гротах и рощах. А вы испытать такого не хотели бы? И это мы заменили чем-то обыкновенным. Да мы просто боимся той давней, дикой и чудной песни, что скрыта в глубине жизни. Той, что заставляла полководца бросить все и помчаться за кораблем Клеопатры. И иногда мы вдруг слышим…

И воспоминание о девушке из Ура как заклятье войдет в душу и тело ее возлюбленного. Он из дальних краев и ему понятно колдовство песни ее тела.

Но он не понимает того жуткого, что должно с ней произойти и перед чем она покорно склоняется. Дарившая ему божественную радость должна стать жертвой в могиле царицы? А она шепчет:

– Почему, почему ты не можешь понять меня, милый?

– Ты какому богу приносишь жертву? Нет на свете ступеней, что приведут к свету чужою смертью.

Воины гибнут в бою, но ведь это не битва. А если это ошибка, и не нужна богам твоя жертва?

Всего того, что происходит между ними, когда он обнимает ее, бунта любви против богов и жрецов не показано в записях, есть лишь две фразы:

Ему дано познать песню ее тела,

И вот отшвырнув ленту, которая должна бы быть во время жертвоприношения на ее черных волосах, она восклицает:

«Не хочу я жертвой быть принесенной».

Свободно и легко бросает она ее, и та, звеня, катится по камням. Этот непередаваемый звон заставляет вздрогнуть жреца и стражника, стоящих у могилы царицы. И по нему жрец находит влюбленных.

Но иноземный воин смотрит на него как-то светло и доверчиво. Ему кажется, то, что им сейчас открылось, можно объяснить и подошедшему жрецу.

– Жрец, наделила она меня словом и судьбою. Жизнь готов отдать я за эту деву. Жертву недоброй богине сочту я позором. Истине не нужны кровавые жертвы.

– Смирись, тебя ждет гнев богов, это страшнее смерти.

– Ты просто трус, жрец, не воин. Способен лишь дев на закланье вести.

Жрец сделал знак стоявшему рядом стражнику. Иноземец поднял меч, и стражник оценил крепость его мышц. Отступая, он отразил удар, еще удар и свистнул.

– Остановись, безумец!

Еще десять воинов выскочили из-за соседнего холма.

– Тогда ступай за ней, как пастух Думмузи, – усмехнулся жрец.

– Беги! – крикнул иноземец девушке из Ура, смело шагнув навстречу смерти.

– Уйди с дороги и мы тебя не тронем, – крикнул ему жрец.

Но иноземец сражался с неизвестной им страстью. Он смог ранить жреца. Из-за холма показались еще всадники. И под их ударами он, наконец, упал, истекая кровью. Жрец поднял прижавшуюся к иноземцу девушку из Ура и потащил за собой. Но она успела услышать, что сердце иноземца еще билось.

А дальше в записях я прочитал отрывок неожиданно странного диалога.

– Ты зажал рот девушке из Ура, на руках твоих кровь невинных.

– Послушай, вот что не дает мне покоя. Мы ранены, нам не отвалить этот камень. Кто поможет? Она не выживет.

И читая, вдруг догадываешься, что это говорят возлюбленный девушки, жрец и стражник у жуткого камня, тяжело закрывающего вход в гробницу. Как случилось, что они, израненные, запачканные кровью, стоят рядом у гробницы и прозревают свое будущее, свой бесконечно длинный путь?

Эта страстная горькая песня.

Этот голос из мрака.

«Мне не дано познать песню твоего тела», – шепчет жрец.

Этот древний храм, где к небу восходят ступени.