Талтос

Твой поиск проклят,
И путь твой долог,
И только начинается зима.
Лихие времена навеки канут,
И память потеряет смысл.
Но ты, когда она к тебе протянет руки,
Молящие о полном всепрощенье,
Увидев, что земля творит,
Не удивляйся, коль дожди
И ветер начнут ее терзать.
Взойдут посевы, развернутся листья,
Сухие ветки пышно зацветут,
Крапиву, что пыталась всех ожечь,
Затопчут сильные мужчины,
И танцы, круг и песня
Послужат нам ключом к воротам рая.
Всегда бывает так:
Чем власть пренебрегает,
То и приносит вечное блаженство.

В пещере стало темнее, маленькая свеча догорала, а Жанет снова улыбнулась и с легким прощальным жестом исчезла без следа.

Казалось, произнесенные ею слова навеки врезались в мою память, как будто их вырезали на плоских камнях круга. И я их видел, я их ощущал постоянно, хотя даже отзвуки ее голоса уже растаяли.

В пещере было темно. Я вскрикнул и потянулся к свече, но она уже погасла. Однако, быстро поднявшись на ноги, я увидел, что маяком мне служит очаг, горевший в маленьком убежище в конце того туннеля, по которому я пришел сюда.

Вытерев глаза, переполненный любовью к Жанет и мучительной смесью нежности и боли, я поспешил вернуться в маленькую теплую комнату и увидел там рыжеволосую ведьму, спавшую на постели.

И на одно мгновение она превратилась в Жанет! И не в того нежного призрака, который только что смотрел на меня любящими глазами и читал стихи, что обещали некое прощение.

Это была обгоревшая Жанет, страдающая и умирающая женщина. По ее волосам ползли огни, кости тлели. В смертельной агонии она выгибала спину и пыталась дотянуться до меня. А когда я закричал и попытался выхватить ее из огня, она вновь превратилась в рыжеволосую ведьму, которая только что затащила меня в постель, опоив каким-то зельем…

Мертвая, белая, навеки затихшая в смерти. Кровь запятнала ее белую юбку, и ее маленькое жилище превратилось в могилу, а ее очаг – в поминальный свет.

Я перекрестился.

И выбежал из укрытия.

Но в темноте я не мог отыскать свою лошадь, а через несколько мгновений услышал смех Маленького народа.

Я был уже на грани безумия, напуганный видением, бормотал молитвы и проклятия. В ярости я бросился на них, требуя показаться, сразиться со мной, и в одно мгновение был окружен. Двоих я убил мечом, а остальных обратил в бегство, но не раньше, чем они стащили с меня зеленую тунику, сорвали кожаную перевязь и украли мои немногочисленные пожитки. Лошадь они тоже увели.

Оставшись с одним только мечом, я все же не погнался за ними, а интуитивно, по звездам, вышел на дорогу – Талтосы всегда умели это делать, – а когда поднялась луна, я направился на юг, прочь от моей родной земли.

Я даже не оглянулся на Доннелейт.

Я шел к южной земле, как это тогда называлось, к Гластонбери, и дошел до священного холма, где Иосиф посадил боярышник. Я омыл руки в святом источнике. Выпил из него воды. Я пересек Европу, чтобы найти папу Григория среди развалин Рима, дошел до Византии и наконец до Святой земли.

Но еще задолго до того, как я добрался хотя бы до дворца папы Григория, стоявшего среди жалких развалин великих языческих монументов, цель моих блужданий изменилась. Я больше не был священником, а превратился в бродягу, искателя, ученого.

Я мог бы рассказать вам тысячу историй на эту тему, включая историю о том, как я познакомился с отцами Таламаски. Но я не могу утверждать, что знаю их историю. Я о них знаю то же, что и вы, и то, что было открыто и подтверждено Гордоном и его приспешниками.

В Европе я время от времени встречал Талтосов – мужчин и женщин. Я предполагал, что так будет. Что будет совсем нетрудно рано или поздно отыскать кого-то из моего народа и у теплого очага проговорить всю ночь об утерянной земле, о той равнине, обо всем том, что мы помнили.

И вот еще последние сведения, которые хочу сообщить вам.

В 1228 году я наконец вернулся в Доннелейт. Прошло много времени, с тех пор как я видел хоть одного Талтоса. Я уже начинал испытывать страх на этот счет, и проклятие Жанет и ее стихи не покидали мой разум.

Я пришел туда как некий бродячий шотландец, желающий поговорить с бардами Северной Шотландии о старых историях и легендах.

Мое сердце едва не лопнуло, когда я увидел, что старая саксонская церковь исчезла и на ее месте у въезда в большой торговый город стоит огромный кафедральный собор.

Я надеялся увидеть ту старую церковь. Но на кого бы не произвело впечатления это могучее строение и огромный, величественный замок графов Доннелейта, что возвышался над всей долиной?