Там чудеса

Сказал, а сам в дверях остался, обводя насмешливым взглядом россыпь подушек.

Сегодня колдун казался еще выше, плечистее, а черная борода – еще длиннее. Она спускалась до самых колен, потом в воздухе извивалась, вверх поднималась и плечо обхватывала, точно и не борода, а змея прирученная.

Выдрать бы ее, да с корнем…

Людмила головой тряхнула, с перины спрыгнула и пошагала к Черномору. И все-то получалось как надо: подбородок вскинутый не дрожал, не никли плечи, не теребили юбку пальцы… А потом под ногу подвернулась одна из скользких шелковых подушек, и Людмила закачалась на месте, замахала руками, что курица нелетучая, изогнулась коромыслом. Устояла. Дальше пошла, мысленно уговаривая колдуна посмеяться над ее неуклюжестью, тогда бы она точно вцепилась в эту черную змею и не успокоилась, пока все до волоска не вырвет.

Но Черномор не смеялся, смотрел серьезно, внимательно, без издевки.

– О чем ты мечтаешь, княжна? – спросил снова, когда Людмила замерла в шаге от него и голову запрокинула, чтобы наконец-то в глаза взглянуть.

– Покажи мне этот дурацкий дворец.

Глава II

Косу, тяжелую, толстую, было жалко до слез, и Фира знала, если промешкает – потом уже ни за что не решится. Так что завела она руки за голову, одной волосы ухватила, а второй, с ножом, рубанула от шеи вверх, под корень, чуть заодно запястье не перерезав.

Голова сразу сделалась легкая-легкая и лохматая-лохматая. Закурчавились короткие пряди, заплясали на ветру, в глаза и нос полезли. Фира фыркнула, нож в ножны на поясе сунула и очелье берестяное на лоб повязала, чтоб хоть малость эти вихры усмирить. Ничего, потом еще шапку Борькину наденет, а следом и шелом брата… никто тогда в ней девицу не признает.

Какая ж девица без «чести девичьей»?

Коса отсеченная так и лежала в траве у ее ног, и что с ней делать, было совершенно неведомо. С собой взять? Спрятать в корнях дуба, откуда только что достала Фарлафов доспех? Сжечь?

Нет, никогда!

Фира вздохнула, косу подняла и, свернув в калач, в мешок убрала к уже сложенному платью. Пусть пока с нею побудет, все же оставлять здесь след – не лучшая затея.

Думала, дальше проще станет, но и с доспехом все не задалось. И ведь не сказать, что Фарлаф так уж статен и в груди широк, но то ли у мужчин принято таскать на себе все огромное и неудобное, то ли братец хитрил, чтоб поплечистее казаться, потому в его латах Фира болталась от стенки к стенке, как единственный пойманный карасик в пустой кадке. Наручи сваливались, как ремни ни затягивай, а о том, чтобы железо на ноги нацепить, и помыслить было страшно – и без того на не привыкшую к тяжести Сивушку уже не взобраться, только рядом шагать.

И все ж Фира не сдавалась. Кое-как нагрудник приладила, попрыгала в нем, чуть не рухнула и решила, что и его довольно будет. Королевский парящий орел посередке, непростой, воинский, со стрелой в клюве, издалека виден и должен бы спугнуть охотников до легкой наживы. Ну а шелом, пусть тоже тяжелый, но благодаря шапке сидящий крепко, отменно прикрывал большую часть головы и лица.

Конечно, если приглядеться, на бравого витязя Фира походила мало, но станет ли кто приглядываться?

Пока она возилась, зарядил дождь, хотя недавно казалось, что пронесет тучи мимо, дальше на юг погонит. Но потемнела Явь, погрустнела, день не днем сделался, а сумраком, в котором всякая тень обманчива и пугающа. Капли с небес срывались крупные, частые, звонкие, и с каждым ударом по шелому Фире казалось, что в ухе ее засел вредный скоморох с бубном. Земля мигом лужами заросла, что паук глазами, и куда ни ступи – сапог по голенище проваливался, вяз и на волю вырывался с боем и чавканьем.

Вскочить – или, скорее, с трудом заползти – в мокрое седло все-таки пришлось, иначе до брода Фира добиралась бы все отмеренные ей девять дней.

Сивушка не обрадовалась, застригла ушами, заворчала, но шаг ускорила. В отличие от хозяйки непутевой, как-то удавалось ей угадывать, где почва плотная, надежная, куда ступать безопасно. Так и несла она Фиру сквозь ливень и серую мглу от дуба да вдоль берега Вольки, пока они не миновали Нижгород, пока не пролетели чахлый лесок березовый с двумя избами на окраине, пока не обогнули противосолонь половину еще одного, дальнего, холма.

Здесь река разливалась широко-широко и мелкой становилась настолько, что ребра каменистого дна над водой торчали. И пусть разогналась Волька под дождем, забурлила, Сивушка не страшась в нее шагнула и к берегу дальнему устремилась. Обычно в ясный, погожий день они здесь бодрой иноходью проскакивали, но теперь Фира даже не пыталась подгонять лошадь и тем паче направлять. Та уже доказала, что знает и чувствует матушку-землю получше глупых двуногих, а Фира, даром что ведьма природная, в шеломе и нагруднике, верно, представлялась ей не только глупой, но и совершенно бесполезной в походе.

Увы, расплачиваться за это пришлось самой Сивушке.