Там чудеса

Наина плечами передернула и вперед подалась, на стол облокотившись. Лицо снова чуть приоткрылось – пусть любуется, пусть слышит не слова, но их суть.

– Знаешь ли ты колдуна княжьего, Финна великого? Так я жена его и тоже кое-что в чарах смыслю. Не сердись токмо, не дергайся, проклятый это дар, и лишь помощью добрым людям могу я душу от скверны очистить. Ты добр и благороден, принц Луарский, потому я здесь.

Фарлаф пыхтел и жевал, Наина говорила, шептала почти, не забывая по сторонам коситься, но сапожники уже ушли, бродяга спал, а корчмарь не высовывался.

– Прими же мои уменья, как бы ни были они тебе противны.

– Колдовство? – поморщился Фарлаф.

– Ворожба невинная. – Наина медленно подняла и опустила ресницы. – Раскину я косточки да перышки и тотчас скажу тебе, в каком краю искать сестрицу. Даже помогу туда домчаться в мгновение ока. Ежели застанешь ее с Русланом и Людмилой, то и накажешь всех разом.

– На битву с Русланом меня сговариваешь? – насупился принц. – А не он ли заслал тебя, ведьма?

– Не будет битвы, что ты. А как оно будет… расскажу, коль согласишься.

– Ну ладно. – Он отряхнул ладони друг о друга и снова руки на груди скрестил. – И в чем твоя корысть? Про очищение души я уже слышал, теперь давай правду.

Наина почти искренне улыбнулась. Надо же, и у дураков случаются просветления.

– Не то чтобы корысть… пустяковая просьба. Я поведаю тебе, как наказать сестру, забрать Людмилу и убить Руслана, а ты отдашь мне меч, что при нем будет.

– Что, больно ценный? – тут же подобрался Фарлаф.

Аль принцам за морем сокровищ не дают?

– Ничуть. Большой, конечно, но, сам увидишь, безделушка, с твоим и вовсе не сравнится. Мне ж дорог он как память.

Наина затихла, и он с ответом не торопился. Все в куколь ее пялился и будто даже… думал? Похвально, но как же некстати.

Света в корчме стало совсем мало, солнце за город укатилось, а скоро и за холм спрячется, и коли не успеть домой к верному часу…

Любимый осерчает.

– Уговор, – наконец произнес Фарлаф и тоже на стол локтями оперся. – Но если обманешь, ведьма…

Наина выдохнула.

– Не обману, милый, не обману. Таким счастливым тебя сделаю, что еще деткам сказывать будешь о доброй чаровнице.

Глава II

Шапка-невидимка исчезла.

И как бы забавно это ни звучало, Людмиле было не до смеха – сердце переполнял гнев.

Она ведь ею даже не пользовалась!

Ну, может, пару раз надевала, чтобы промчаться по северному крылу и ощутить дарованные чарами силу и ловкость. Но больше не подслушивала наложниц и за Черномором не подглядывала, как бы ни подмывало, как бы ни тянулись руки к столику у окна, на котором все эти дни и хранилась шапка, покачивая на ветру кисточкой золотой.

Черномор хотел видеть Людмилу, и она позволила, а потом как дурочка верила, будто, не отняв украденное, он проявил доверие. Доброту. Любовь?..

Вот только уничтожить всё это оказалось слишком уж просто. Хватило одного короткого «нет».

Пожалуй, кабы не это «таинственное» исчезновение, Людмила бы еще долго собиралась с духом, потерянно бродила по дворцу, сама с собою спорила и однажды, устав от грусти и сомнений, семь раз открыла дверь. Она бы объяснила, мол, мысль ведь что птица певчая – как ни плени ее, все одно упорхнуть может, – и разве ж гоже зло таить за такую вот невольную думу. Она бы рассказала, что всем нутром к Черномору тянется, что понимает его как никто и никогда-никогда нарочно не обидит.

Она бы позволила себя поцеловать, а то и… сама бы поцеловала.

Но шапка исчезла, а кинжал в серебряных ножнах остался, под перину спрятанный, и неустанно напоминал о том, как скор колдун на суждения и расправу. О том, что с ним Людмила останется в той же клетке, в какой всю жизнь провела. О том, что всякий ее выбор должен чужой воле подчиняться.

«Не отпускаю».

– Да кто тебя спрашивает!

Людмила искала. Теперь гораздо рьянее, чем прежде. Искала волшебные ходы и сокрытые лестницы, ощупывала стены и срывала занавески, распахивала двери по пять, десять, пятнадцать раз и смотрела, как меняются горницы.

Но пока нашла только книгу на чуждом языке, явно позабытую одной из наложниц, и несчастного заплутавшего крокодела. Угрюмого, заплаканного. Все это надо было вернуть хозяйкам, и, как ни странно, затея заглянуть в гарем уже не казалась столь ужасной. Ведь Людмила явится туда не тайком, под мороком, а с гордо поднятой головой и… попробует выведать у девиц что-нибудь важное.

Дамнэйт немногое ей поведала, другие лишь витающие в северном крыле чары припомнили, но вдруг самые тихие и молчаливые живут здесь дольше и знают больше? Вдруг не останутся они равнодушны к ее беде?

Перед крокоделом пришлось не одну часть отплясывать, чтобы он поднял-таки мокрые от слез глаза и слегка шевельнулся. Зато, когда Людмила поцокала языком и быстро отступила, зверь припустил за ней так резво, что дальше она летела, сверкая пятками и не оглядываясь. По звону цепей понимая, что он не отстает.