Там чудеса

Покои ничуть не изменились с того самого дня, когда Людмила попала сюда впервые. И пахло здесь точно так же: дымом и фруктами, деревом и табаком. Казалось даже, что стоит прислушаться, и зажурчат в воздухе их с Черномором вечерние беседы: о мечтах и горестях, о прошлом и грядущем, о вечном и мимолетном.

Людмила вздохнула и медленно прошла к узкой стороне ковра. Кот проследил за ней мрачным взглядом и не шелохнулся.

– Кыш. – Людмила взмахнула рукой, кот зевнул и, завалившись на бок, растянулся в длинную мохнатую корчагу. – Ну как знаешь.

В следующий миг она присела и двумя пальцами поддела край ковра, толком не понимая, чего ждать. Потому вскрикнула и отшатнулась, когда пол в ответ накренился и затрясся, а ковер взмыл вверх на добрый аршин и на глазах начал ужиматься.

Воспаривший кот с грозным мявком сиганул на скамью.

– Не думал, что отважишься, – раздался знакомый голос, пока Людмила силилась прийти в себя, и она подскочила.

Завертелась на месте, сначала быстро, потом еле-еле, выставив перед собой руку с клинком и вглядываясь в углы, как будто и впрямь надеялась различить в сумраке невидимку. Как будто и впрямь дерзнула бы на него напасть.

Ковер меж тем усох до размеров скатерти, да так и застыл посреди ложницы, покачиваясь, точно лодочка на волнах.

– Покажись! – велела Людмила и крутанулась к двери, откуда донесся тихий смешок.

– Такая грозная. Прям поленица[20]. – Но тут же голос зазвучал уже у окна: – И что же дальше станешь делать? Убьешь меня?

– Может… – Горло перехватило, и Людмила прокашлялась, прежде чем закончить: – Может, и убью.

– Надо же. – Теперь казалось, что Черномор на тысячу частей распался и говорил сразу во всех углах. – А я ведь надеялся. Верил.

– Во что?

– В тебя. В нас.

– Мы – это глупость. Я пленница, ты господин. И не будет иначе, ежели мы оба из этой клети не выберемся.

Людмила все поворачивалась и поворачивалась по кругу, что мельница, и руку не опускала, хотя та уже тряслась от усталости.

– Так ты с собой меня зовешь? – вновь развеселился Черномор, но проскользнуло в его голосе и еще что-то. Темное. Злое. – В палаты княжьи приведешь, папеньке да братьям представишь? И муженьку заодно.

– Зачем ты так…

– Я?! Я зачем? Знаешь, я всё гадал, когда девицы тебе про ковер расскажут, а они молчали. Пришлось подтолкнуть, припугнуть. Но вот наивный я дурак, верил же, что меня выберешь, что пойдешь на жертвы.

– Я бы не пожертвовала жизнью чужой! – закричала Людмила. – Зугур убьют, если прогонишь!

– А кто сказал, что не позабочусь я о них? Что прямо в пекло брошу, а не подыщу каждой местечко потеплее?

Она вдохнула резко, до слез, и руку с кинжалом начала опускать, но тут же снова вскинула.

– Ты играешь мной. За поводья дергаешь!

– Я учу тебя выбирать. Чтоб сама решала, чего желаешь. Чтоб не шла замуж за первого встречного.

– Я сама его выбрала. – Прозвучало жалко, глухо. – Сама.

– Ой ли? Сама взяла и ткнула пальцем в того, кто не увезет тебя далеко от дома, в край чужой и незнакомый. Экий подвиг.

Теперь Черномор будто под потолком завис, и слова его, падая сверху, по макушке стучали молоточками.

– Но я… хочу странствовать. Хочу весь свет посмотреть.

– Хочешь, но боишься.

– Ты не знаешь меня.

– А ты себя знаешь? Сама-то верила, что придешь сюда, что ковер поднимешь? Сколько дверей тебе по пути попалось? Две дюжины? Три? Возле скольких ты замирала, едва дыша?

– Ты… ты… – Рыданья, сдавливавшие грудь, сменились пыхтением возмущенным. – Ты шел за мной?

Черномор рассмеялся:

– Ты так забавно топала ногами. – Но тут же посерьезнел вновь: – Решайся же. Сбежишь – и я тебя настигну.

– И в чем тут выбор?

– Выбор последствий.

Людмила вскрикнула, затрясла головой:

– Ты нарочно путаешь меня, мешаешь думать! Нарочно заставляешь то ненавидеть, то… – Она осеклась.

– То… что? – шепнул Черномор, почти касаясь ее уха, стоя за спиной, и потому Людмила шагнула вперед.

Прочь.

– Сдается мне, ты так жаждешь огня, что сам его разводишь… – И беззвучно охнула, когда кинжал, который она так и не опустила, вошел в живую плоть.

– В самое сердце.

Воздух вокруг рукояти задрожал, и из мутной мерцающей дымки медленно проступила сначала нагая, пронзенная клинком грудь, по которой медленно стекали ручейки крови, а затем и весь Черномор. В одной руке он держал сдернутую с головы шапку-невидимку, второй удивленно трогал багровый камень в навершии кинжала. Закинутая на плечо борода свисала до пола бесполезной тряпкой.

Почему она не помешала? Почему ничего не сделала?

– Сердце… выше, – выдохнула Людмила, отступая. – А ты… бессмертен.

– Но ранить меня можно. Тем паче словом. – Черномор поднял взгляд и покачнулся. – Ты…

А потом рухнул на скамью.

– Я не убила тебя. – Обомлев, Людмила наблюдала, как сходят краски с его лица, как стекленеют глаза и белеют губы. – Не убила же?

– Прости, любимая, но нет.

Любимая.

Людмила всхлипнула и отскочила еще дальше.

– Я выбираю свободу, – пролепетала и, подтянув к себе ковер, плюхнулась на него животом.

– Изящно, – хмыкнул совсем бесцветный Черномор и наконец одним рывком выдернул кинжал из раны. – Ты выбрала погоню.