Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Фильм ужасов об этой операции крутился в моей голове снова и снова. Удивительным образом, точно так же, как маршрут альпиниста высвечивается на макете горной цепи по нажатию кнопки, ключевой момент, когда игла проходила сквозь стенки аорты, возникал с поразительной четкостью. И все же, даже сейчас, все казалось мне нормальным: и расстояние между стежками, и натяжение нити, и прочность шва. Так почему, ну почему же этот шов не выдержал? Может быть, я повредил нить, сжимая ее инструментами? А сколько было узелков? Я всегда делаю больше необходимого минимума, и риск «развязывания» казался мне невозможным. Но! Что-то все же произошло: ведь надрез снова открылся.

Затем я попытался приободрить себя, цепляясь за утешительные детали этой катастрофы, ведь кровообращение скорее замедлилось, чем остановилось совсем, и мозг все-таки смог получить свою порцию крови.

Но какой-то коварный, настойчивый голос все же пробился сквозь этот ангельский рефрен, а вскоре и вовсе перекрыл его: гипотензия была тяжелой и продлилась долго, может быть, слишком долго.

Этот бесконечный круговорот не давал мне заснуть. Было два часа ночи. Я снова включил ночник и попытался отвлечься, почитав книгу. Вначале ее фразы казались пустым звуком и не могли пробиться в мои мысли, которыми завладел проклятый фильм. Затем, понемногу и с трудом, они все же стали оставлять какой-то след и, наконец, привлекли положенное им внимание. Буря утихла, веки отяжелели, меня охватила дремота. Я медленно закрыл книгу, погасил свет и спокойно повернулся на бок. Каждое движение — с осторожностью укротителя. Совсем как его хищники, мой мозг в любой момент был готов прыгнуть, снова кинуться в бой с этим ужасным кошмаром и еще больше урезать мой отдых. Мой сон был неглубоким, он колебался между долгой дремотой и полубодрствованием. К пяти часам утра кадры операции снова всплыли в памяти, но уже не так навязчиво. И не так укоризненно. Радиобудильник включился еще через час. Я чувствовал себя отяжелевшим от того типа усталости, который никак не удается изгнать из тела — это как паутина, приклеивается к коже и только смещается от движений, но не отстает.

Я с трудом вытащил себя из постели — суставы одеревенели, затылок, спину и ноги ломило. Конечно, та поза, в которой я находился во время спасательной операции в интенсивной терапии — стоя у широкой койки, а не узкого стола — была неудобна для спины, позвоночник был изогнут под немыслимым углом. И, распрямляясь сегодня утром, я дорого платил за это неправильное положение.