Там, где ночуют звезды

— Не просто Люпусом, а Люпусом Продавцом Цианистого Калия, — припомнил я его титул. — Можешь не рассказывать, как ты ко мне проник. Напрасно я запер обитую медью дверь и спрятал ключ в карман жилета, нужно было запереть совсем другую дверь другим ключом. Так что теперь я в твоей власти.

— А я в твоей. — В охапке сухого мха сверкнули светлячки. — Раз ты знаешь, кто я и через какую дверь проник в твоё жилище, могу раскрыть карты.

Табурет, на котором я объезжаю вселенные, в кабинете, насколько я помню, единственный. Но нет ничего столь же нелогичного, сколь логика: я вижу и слышу, как Люпус придвигается ко мне и выколачивает пепел о деревянную ножку несуществующего табурета. Из трубки выскакивает искорка, солёной крупинкой обжигает мне язык и гаснет. А Люпус снова угощает трубку табаком и выпускает из неё новую балерину:

— И моя сила, и моя слабость в том, что я всегда сам с собой не согласен. Все часы моей жизни накрепко пришиты один к другому, но этот час не такой, как остальные: я даю согласие, чтобы ты умертвил меня. Напишу чёрным по белому и подпись поставлю. И ещё добавлю пункт, что ты остаёшься моим единственным наследником.

Хотя мой язык обожжён, слова не сдаются, сопротивляются:

— Люпус, гость мой дорогой, перед тем как я приму или отвергну твою просьбу, нам придётся развернуть один старый свиток. Если у тебя дрожат руки — не стесняйся, скажи честно. Тогда я разверну его сам. У меня хорошая память, я бессилен что-либо забыть. Вижу, ты киваешь мшистым чубом. Уступаешь мне эту честь. Спасибо. И вот я разворачиваю старый свиток.

…Нам осталась только одна зимняя ночь из всех ночей, прошлых и будущих. Вместе с нами она окружена частоколом электрических лопат. Но эта ночь, якобы преданная нам, исчезнет на рассвете, когда лопаты накормят нами голодные рты земли.

Облачённые в снежные рубахи, мы лежим в ледяной побелённой печи. Нам не холодно. Не холодно даже ребёнку, примёрзшему к материнской груди. Звёзды улыбаются. Рады, что их не ведут на расстрел.

Вдруг — мраморные останки зашевелились: здесь избавитель с мешочком цианистого калия! Тоже облачён в снежную рубаху, его дыхание — скрежет ножа по оселку.

Звёзды улыбаются. Рады, что их не ведут на расстрел. Мы, избранные звёзды на земле, не завидуем тем, небесным звёздам. Но есть среди нас такие, кто родился в рубашке, и мы завидуем этим счастливчикам, сумевшим припрятать золотое колечко или бриллиант: волшебной силой драгоценностей те, кто ещё жив, смогут приобрести порцию смерти у Продавца Цианистого Калия.

Со всех сторон тянутся пальцы — заиндевелые трубки масляных светильников:

— Сжалься! Хоть немножко, хоть крошечку…

— Не хочу, чтобы рассвет унизил меня…

— Добрый человек, только для моей ласточки…

— Я с твоим отцом в шахматы играл…

— Люпус, спаси меня от жизни, я за тебя на том свете замуж выйду…

Но Люпус не отдаёт свой товар даром. Есть цена, и она растёт. Чем меньше остаётся цианистого калия, тем он дороже. И он, Люпус, доволен, как козёл, который растерзал волка!

5

Из его трубки появляется третья танцовщица, угольно-чёрная, с искрящимся пояском на бёдрах. Пощёлкивает кастаньетами. Или это стучит у меня в висках?

Люпус слышит мои мысли и перебивает:

— Правдивый свиток. Всё, что мы сейчас увидели, так же подлинно, как твой обожжённый язык, и давно оторвало бы мою душу, не будь она прибита длинными гвоздями. Но ты видел не всё: кто первым принял цианистый калий той зимней ночью? Я, Люпус! Но в моих жилах тёк куда более сильный яд, по сравнению с ним цианистый калий просто смешон. Вот тогда, только тогда я и стал Продавцом Цианистого Калия: пусть другие убедятся, что теперь смерть слаба, как младенец, что яд в жилах гораздо сильнее. Это было последнее утешение. Эх ты, человек, ты ищешь в этом смысл? Едва ты его найдёшь, как тут же потеряешь.

— Почему же ты не наделил ядом бедных, у которых ничего не было? Почему продавал его за драгоценности?

— Не хотел, чтобы эти святые кольца и бриллианты попали в карман к палачу. Я выкинул их за ограду из лопат, в бездну.

— Люпус, но откуда в ледяной побелённой печи у тебя взялся цианистый калий?

— Стащил из отцовской аптеки и ухитрился спрятать на себе. Отца этот яд избавил от мучений с самого начала. Тогда цианистый калий ещё был сильнее, чем красный яд, бегущий по жилам.

— А кто та женщина, которая просила, чтобы ты спас её от жизни?

— Эмалия. Студентка. Моя любимая. Моё божество. Но Бог слишком далеко, чтобы спасти.

— Люпус, я принимаю твой комментарий свитка. Я многое видел, но не всё разглядел. Мы оба — нелепые ошибки зимней ночи. Но я остался в живых не для того, чтобы лишить жизни тебя. Я ненавидел тебя, но теперь ненависть испарилась, как цианистый калий в ту ночь. Давай-ка это отметим! Отобрать у тебя жизнь — выше моих воображаемых сил…

6

Я вышел за бутылочкой сливовицы и рюмками. А когда вернулся, Люпуса в кабинете не было. На полях моей рукописи ещё дышали неровные буквы: «Я думал, ты умнее. Лучше бы ты понял меня и приблизил мою встречу с Эмалией. Вот там-то я и отмечу по-настоящему».