Там, где растет синий

Там Рафель смотрит на звезду и видит газовые шары из пылевой среды в результате гравитационного сжатия, а тут люди, как черви, телом познают мир. Они переползают с одного на другое, и их мир состоит из большого числа (выборки) различных выпуклостей и температур. Холодная земля, теплая, грунт мягкий, удобный или твердое что-то, непроходимое, тупик для червя, но мы видим сверху, что это камешек просто. Но он думает, что там мир остановился и потому поворачивается и растыкивает головой землю куда-нибудь вбок. Это судьба для него, так вот она выглядит – рисунок от норки.

– Сонь?

– Спросонь!

Поговорили бы, но и с этим проблема, четырежды выкроен язык из языка, а в итоге оказывается, что и языка у него нет, а во рту земляные котлеты – рацион, казалось бы, но он уверяет, что предназначение. Хотя с этим у него сложности тоже: он думает о сокращении, что это какой-то творческий акт, но какой именно – тайна. А всё, что ему рассказать надо бы, что черви такие вот: каждый выкинул копрофит, и образовалось плодородие, образовалась почва, а без этого цветок не вырастет.

Но это глубоко слишком для понимания. И хоть каждому червю дана глубина, она есть в наличии, но червь как будто её не замечает, упёрся в своё горизонтальное движение и бороздит поверхность, съедает с поверхности и на поверхность отдаёт.

– Но иногда я летаю, – вдруг говорит червь, повернув к нам голову.

И вот тут надо бы прислушаться, потому что рот у него так редко ради слов открывается, в основном он через него ест, а тут вот раз – и открылся.

– Да, – говорит. – Летаю иногда, и вот опять полечу в отпуск на острова какие, Тенерифе или Кука, лишь бы там вода была синяя и первичные мужские забавы.

Вогла не шутил так, собрал чемоданы и выполз, наконец выполз на свет, и тут ему бы заметить, как хороши луга и солнце какое пламенное, но у червя никакого шока, вовсе он не впечатлён, потому что нет у него ни глаз, ни ушей. У него только тело есть – общее, комплектом белка, но им он не может познать небо и познать цветение и рассвет. И Вогла, летающий червь, садится в самолёт и движется в соседнее полушарие, чтобы и там наделать копрофита, без него же цветок не растёт, не идет плодородие. Он летит на самолёте, и там небо такое – картаво-синее, а он не видит совсем, острова внизу стелятся иероглифами, а для него это пустота вокруг.

…Черви необычные, дождевые, не-из-людей, подвержены климатическим колебанием и давлению хищников, а также имеют тенденцию быть маленькими, с быстрой сменой поколений, но у нас тут обратный вариант – взрослый червь, смелый, спокойный, ко всему равнодушен. Ему до смены поколений никакого дела. Он прилетел на Кука и спешит вонзить своё тело сначала в океан, потом в песок, потом в постель, где извивается уже деточка многопалая с припухшими кольцами.

Наш червь летает нечасто: пару раз в год в среднем, а в остальное время он ходит по дорожке с работы в магазин и из магазина в дом и вовсе ему не кажется, что он не в том почвенном слое, что он заблудился, пока рыл. И вовсе он не думает, что где-то изменился по пути.

– Сонь!

– Спросонь!

…А в табуломне новый клиент. Стоит на ногах твёрдо и на своём.

– Не буду предавать и не буду наживаться на ком-то, не буду обманывать…

– Почему?

– Это причиняет страдание другим.

– Это необходимое зло, оно выпускает тебя из границ. Будучи замкнут среди запретов, придуманных отцами церкви, ты никогда не сможешь жить, как свободные люди, а ты ведь мог бы быть свободен. Люди всегда исторически меньше чего-то, меньше Баба или меньше богатых и властных, но ты станешь господином себе и ты будешь выше всех, когда мы переломаем табу…

– Но я не буду предавать.

Случай распространённый, ничего особенного. Общий наркоз, разжижение костей – и вот она новая тушка по дороге движется.

– Я живу как хочу. А вы до сих пор заперты? – спрашивает тушка у знакомого и, не дожидаясь ответа, красным влажным ртом зачерпывает землю около себя, проглатывает, не пережёвывая.

– Живу как хочу, – повторяет с набитым ртом.

…Сэвен опрокинул один из терминологических шкафов, оттолкнулся от мрачной лампы и покинул маар. Уже будучи в Паредем он взглянул на свои грязные руки наблюдателя и выбежал из комнаты наружу: его начало рвать землёй.

Это был опасный фильм. Он чуть было не изменился сам внутри, как умеют меняться люди, когда они потеряли близкого, ощутили безграничную власть или прошли через одну из тех спиралей невидимых смыслов жизни, когда всё ранее важное им перестаёт существовать и застилается новым полотном целей.

– Ну и путешествие.