Там, где растет синий

– Скорее всего, умеете, иначе вы бы исчезли давно… Паредем очень мощная, она растворяет любое зло… если оно найдено.

Сэвен заметил в интонации хамернапа некоторую неуверенность, но приписал это избыточной событийности и, сваляв гнездо из рук, спокойно откинулся на траву, заложил голову в это свежесотканное гнездо и продолжал выискивать глазами плотности, путешествующие от одного к другому, может быть, от человека к брону, может быть, от брона к Там, – все естественные и живые, не смущённые солнцем объёмные многомерные фигуры, смысл которых заключался не только в движении, которое они производили, не только в кинетической работе их собственных предназначений, в круговороте ради круговорота, но и в том, что из них складывались будущие чьи-то события, праздники, будущие города, истории, народы…

– На большой земле такие представления вряд ли были бы понятны кому-то, – сказал задумчиво стратег.

– Доктор Допс говорит, что там большинство эмоций достаётся имитаторам.

– Это кто ещё такие?

– Они преемники гадателей-скрибов. Имитаторы прославились в постановке Imitatio Christi (смирение плоти), но теперь немного затаились, сошлись в общую массу, доктор говорит, что это ненадолго.

– Как они действуют?

– Через эмоции. Они гремят собой, они поднимаются и падают, не давая никому за себя зацепиться. У них в руках картонные короба, в которые они заталкивают свободу выбора.

– Никогда таких не видел.

– Они выглядят как обычные люди, многие из них никогда не признаются, что они имитаторы, потому что сами не до конца понимают, что творят.

– Но они всё же полезны или вредны?

– Этого мы не знаем. Броны оставили их изучение, потому что было много эмоциональных травм. Единственное, что мы знаем, – это то, что имитаторы способны внедрять в общество ненастоящие эмоции, такие, которые человек естественным путём не смог бы пережить.

– Наверное, это не очень хорошо, в чём-то потом проявится.

Хамернап пожал плечами.

Стратег закончил беседу, зевнул, закрыл глаза и медленно поехал в свой прочный лечебный вакуум. Ехал он очень медленно, смакуя эту тёплую предсонную нежность, которая являлась в неряшливых загустениях темноты пятнами разных вариаций, скомканными из последних воспоминаний дня. Мысли, обычно перекатывающиеся по кругу в голове, постепенно сгруппировались и вымерли, оставив разум, как ночной будничный храм, выражать себя низким раздражающим гулом пустоты.

Природа, развёрнутая в последнем пароксизме заката, была ему уже не видна, Сэвен послушно следовал в магическую нору сознания, чувствуя во рту металлический привкус сна, замедляясь в полёте до сладостной невесомости, которая была бы главным вестником анабиоза, но тут что-то холодное пронеслось: страх, ощущение угрозы извне – как будто лопнул великий кристалл, вращающий перед солнцем хитрые механизмы жизни, мозг запустил своё истерическое мерцание, и теперь стратег ползёт обратно через плоть к разуму, пробирается внутренними органами к головному мозгу, минуя мочевину и брюшную слизь, включает лёгкие, растягивает мышечные корсеты. Холодный пот и каменные раскалённые руки, но глаза ещё закрыты – как прессом придавили веки, и порывы паники – это всё, на что он способен.

В голову опять наползли и паттерны, и воспоминания, и даже шёпот какой-то вонзился, не внутренний, извне:

– Посмотри через зло.

Стратег растерялся сначала, но потом любопытство пересилило всё, и он приготовился принимать информацию, которая так неожиданно запросила к нему пароль.

Он старательно призывал в себя этих неведомых демонов откровения, включал воображение, думал-думал, но ничего не происходило ни сейчас, ни потом, и тогда стратег расстроился, сначала немного расстроился, а потом сильнее и сильнее – и в итоге так сильно расстроился, что чуть не заболел. В таком состоянии всё, что ему оставалось делать, – принять сон как обезболивающее.

Так он и поступил бы, но тут на обращение ответили, кажется: по телу пронёсся озноб снова – остановился на кончиках нервов, это внутри случилось, а тут, снаружи, замолчали цикады, кузнечики, трещотки веточные – обезьяны, молчал лес, и даже разговорчивые обычно волосатые ландольфии стояли так смирно, словно боялись привлечь к себе чьё-то внимание. Из закупоренной тишины, из складок предчувствия рвался наружу пьяный безумный страх, испаряя все жидкости – слёзы и слюну, высушивая кровь. Сухие глаза – Сэвен не может оторвать веки от белка, сухие губы – не сглотнуть, а внутри песок из форменных элементов, жизненный порошок, залепивший сердце.

Не бьётся.

Бьётся.

Не бьётся…

Бьётся.